— Я бы снял эту штуковину, — сказал Том. — Но люди к ней привыкли. Боюсь, покупатели рассердятся, если я так сделаю.
— Я бы не стал, — ответил Лукас.
Том разглядывал вырезку.
— В тот день я был здесь. По сути, это я увидел, как парнишка стащил те кроссовки. Выскочил за дверь и был таков, а Уэйд бросился за ним из кладовки, хотел догнать. Я просил его не делать этого. Парень–то был под кайфом, я это сразу понял. Но вы же знаете Уэйда.
— Да уж.
— Я знал, что он поймает нашего вора, но именно это меня и пугало.
Лукас бросил читать статью. В конце концов, самым важным тут была фотография. А вот она действительно заслуживала внимания. Эта широкая улыбка, белокурые волосы, еще не успевшие поредеть, брутальная внешность, искривленный нос и то, как юный Уэйд демонстрировал фотокамере ту самую пару кроссовок — словно самый главный в мире приз.
— У того воришки был с собой нож, — сказал Том.
— Я помню.
— Но все обошлось. Уэйд просто бежал за ним следом, пока тот не свалился без сил, и никто никого не зарезал.
Лукас опустил глаза и уставился в пол.
— Он был самым первым продавцом, которого я нанял на работу, — рассказывал Том. — Уэйд тогда еще учился в колледже. Я и представить тогда не мог, что он задержится здесь на двадцать лет. Если честно, то у меня не было уверенности, что он продержится хотя бы первую неделю. Уж слишком упертый, думал я. Слишком безупречный, чересчур старательный. Эти фортели дурацкие, которые он выкидывал иногда. Господи, это же всего лишь обувь. Даже если не вышло продать лишнюю пару кроссовок, мир ведь не рухнет.
Теперь Том тоже смотрел в пол, продолжая свой рассказ:
— Среди всех, кого я знал, ни у кого не было такой уникальной способности запоминать имена и лица, как у Уэйда. Никто так не разбирался в ногах и в походках. И с травмами все первым делом обращались к нему, и еще ему просто нравилось торговать спортивной обувью; и даже сейчас, уже мертвый, он по–прежнему практически заведует этим местом.
— А какие еще? — спросил Лукас.
— Что — какие еще?
— Какие еще фортели он выкидывал? В смысле, кроме того, что гонялся за теми, кто ворует обувь?
Том сглотнул слюну, прежде чем ответить.
— Он увольнял младших продавцов за сущие пустяки. Никаких предупреждений, они просто уходили. Если кто–то из покупателей давал ему чек без покрытия, в следующий раз он не брал чеков у этого человека. Никогда. А еще он постоянно совал нос в чужие дела, не мог без этого. Такая у него была потребность, навязчивая идея — заставлять весь мир делать то, что он считал правильным. Ну, вы понимаете, о чем это я.
— Да, конечно.
— Кстати, я тоже был на той вечеринке, Лукас.
Лукас поднял на него взгляд.
— Я бы ни за что не стал вызывать за вами копов.
Лукас не знал, что сказать. Только слегка пожал плечами.
Том нервничал, но был доволен собой. Он думал, что привлекает на свою сторону постоянного клиента.
— Уэйд был хорошим человеком, но считал, что все должны быть такими, как он.
Он решил, что напоследок стоит еще раз взглянуть на фотографию.
— «Итака Флайерз». Эти кроссовки нужны?
— Вроде бы да.
— Это новая модель, но он говорит, что они вам понравятся.
— Что ж, — сказал Лукас, — обычно этот парень не ошибался.
Вся группа, волоча ноги, двигается в сторону водозаборной колонки. Мастерс снимает с пояса за спиной маленькую бутылочку, делится голубым напитком с Сарой. Пит хватается за рычаг, с усилием качает несколько раз и пьет, за ним и другие — по очереди. Все устали, но не как бегуны, замученные пробегом. Они скорее похожи на посетителей бара перед самым его закрытием: лица у них сентиментальные, печальные и немного испуганные тем, что может случиться дальше.
Лукас пьет последним, держа холодную посудину окровавленной рукой. Вода теплая, с сильным привкусом железа.
— Решил всю воду из земли высосать? — спрашивает Джегер.
Лукас прекращает пить. Но вместо того, чтобы выпрямиться, он приседает в выпаде, растягивая мышцы ног, как это делают бегуны.
Джегер поворачивается и уходит.
— Надо спешить, — говорит Сара.
Мастерс съедает остатки из гелевой упаковки.
— Скорее, — торопит она.
Он что–то хочет ответить. По его большим печальным глазам видно: ему есть что сказать. Но он заставляет себя промолчать, сворачивает обертку из фольги и засовывает ее в кармашек на поясе, а потом делает последний глоток из фляжки, чтобы смочить пищу до того, как она попадет в его беззащитный желудок.
От долгого стояния у всех сводит мышцы, но никто об этом не говорит — просто бегут, ускоряя шаг до тех пор, пока в поле зрения не вплывает фигура Джегера. Сара бежит впереди всех, хлюпая носом. Дорога на Вест–Спенсер проходит дальше по мосту из бетонных блоков. Джегер оборачивается и бросает быстрый взгляд на преследователей, прежде чем свернуть под мост, на тропинку, ведущую по восточному берегу.
— Это был он, — говорит Варнер.
— Точно, он, — подхватывает Крауз.
— Уэйд был нашим другом, — говорит Варнер. Но этого ему недостаточно; покачав головой, он продолжает: — Уэйд был моим лучшим другом. Он увлек меня бегом. Продал мне мои первые кроссовки, когда я был еще толстяком. И он стал шафером на моей свадьбе. Помните?
— Да, ни у кого из нас не было причин, — с напором подхватывает Пит.
Сара сбрасывает скорость:
— Что ты этим хочешь сказать?
Бегуны сбиваются в кучу.
— У кого–то из нас есть мотив? — говорит она.
Пит оборачивается к Одри:
— А ты что думаешь, принцесса? Это твой бывший приятель прикончил Уэйда или все–таки нет?
Тропа идет под уклон и расширяется, глина здесь утоптана до гладкости. Речка остается по правую руку, пробивая путь между бетонных свай и стволов мертвых деревьев; рев воды накрывает людей, отражаясь от сводов моста. В этом шуме едва слышно, как Одри отвечает:
— Я никогда не верила в то, что он виноват.
Они выбираются из–под моста — туда, где тихо. Пока карабкаются по склону, никто не разговаривает. Наконец Одри нарушает молчание:
— Карл эгоистичный и упрямый, как маленький ребенок. Но он никогда не был жесток. При мне — ни разу.
У края дороги стоит скамейка из неструганых досок, ждет тех, кто выбился из сил. Люди бегут мимо, не останавливаясь, а тропа опять ныряет вниз и снова круто уходит наверх, и Крауз еле дышит, пока они взбираются по ней.
— Ты что, с обоими встречалась? — спрашивает он.
— Давным–давно, — говорит она, явно
