Младшая, Ру, была потише, но когда снимала свитер и джинсы, под ними красовались сплошные татуировки. Руки были расписаны от плеч до запястий, только кисти оставались белыми, так что казалось, будто она в перчатках. На ляжках японскими иероглифами было выведено: «Оставь надежду всяк сюда входящий» — на тех самых ляжках, где она перебирала марихуану. Она говорила, что делает это потому, что копит на одну вещь на шнуровке, и даже Сейдж покоробило, когда она узнала, что это за вещь.

— Мне вас жалко, — сказал Арт Сейдж и Ру. — Мне, чтобы вывести из себя родителей, всего–то нужно было отрастить длинные волосы. Что же будет с вашими детьми?

Первая обзавелась детьми Сейдж, так что первая это узнала. Ее старший сын Паоло записался в группу добровольцев экспериментальных исследований, и ему заменили глаза, нос и уши сенсорами. Лусия скрестила свою ДНК с муравьем, отрастила экзоскелет, пригодившийся, когда она отказалась от унаследованного от родителей статуса сознательного существа и записалась в армию. Хавьер бросил колледж и ушел жить в колонию экспериментаторов, проверявших на себе течение разных болезней, и был настолько великодушен, что каждый год выкладывал в дневнике свои новые фотографии.

Дальше было хуже.

Когда у Паоло появились дети, в моду вошла регенерация. Подростки забавлялись тем, что калечили друг друга кто во что горазд. Старшенькая Паоло, Джиптия, в старшей школе выиграла пари с одним приятелем, отрубив себе руки, ноги, груди и органы чувств.

Увидев, что она с собой сделала, Паоло едва удержался, чтобы не заорать.

— Детка, — сказал он, осторожно подбирая слова, — не слишком ли это?

Джиптии, прежде чем в ответ закатить глаза, пришлось ждать, пока они отрастут заново.

Когда Джиптия стала взрослой, жизнь вошла в третье тысячелетие. Ее поколение отказалось от семьи. Зачем нужна эта тягомотина с младенцами, когда и так хорошо, и будет хорошо еще лет двести–триста.

Когда Джиптии стукнуло триста пятьдесят, ее биологические часы довольно явственно ей об этом напомнили. Она отказалась от съемной стратоквартиры и вернулась в родной, милый Вайоминг, где поселилась в кооперативе, занимавшемся производством ветровой энергии. Обитатели кооператива были разные и гордились своей непохожестью. Среди них даже нашлось несколько семей, у кого атомные ядра удерживались в порядке с помощью древних ритуалов.

Дочь Джиптии, Ксир, выросла среди полей, засеянных шалфеем, и ветряных мельниц. Вместе с приятелями они карабкались по крутым откосам песчаника и, забираясь на самый верх, представляли себе, будто живут в стратоквартирах, в каких раньше жили их родители.

У Ксир было все: обширная территория, которую можно исследовать, поездки раз в месяц в разные места, где она знакомилась со всеми техническими и эстетическими новинками современного мира, образовательные программы и развлечения, чтобы не отставать от жизни. В окружении у нее тоже было все: полиамористы, моногамы, асексуалы, традиционалисты, футуристы, историки, мизантропы, генетические гибриды, биомеханические биониты, пуристы, анархисты, экзортиты, ксенофилы, овутиты, метраниты и энтетиты.

Волосы у Ксир были длинные и прямые. Она не нуждалась в химической релаксации, разве что могла иногда на праздник выпить немного вина. Она не стала скрещивать гены с производными от орла и летучей мыши, чтобы улучшить слух и зрение, и кожа у нее была просто смуглой, как у всех детей смешанных рас, а не модного пурпурного оттенка.

Когда старшие, затосковав по прошлому, ввели себе одновременно возбудителей краснухи, ветрянки и клещевого боррелеза, Ксир с друзьями танцевала в шалфейных полях среди ветряных мельниц.

Джиптия умоляла дочь сделать хоть что–то нормальное.

— Одну руку, — просила она. — Только правую руку. Только кисть. Она быстро отрастет заново.

Ксир откинула назад светлый конский хвост. Надела поверх свитера просторную кофту, скромненько застегнула пуговицу на широком воротнике, который лег на плечи, как шаль.

— Мам, — сказала она тем тоном, каким говорят все подростки от сотворения мира. — Не будь такой занудой.

Джиптия злилась, когда смотрела, как дочь бежит навстречу друзьям, которые ее ждут в шалфейном поле, и розовый воротник развевается за спиной.

Каждый раз, когда Джиптия снова открывала для себя, что она бессильна, что не может защитить Ксир ни от чего, в том числе от нее самой, ей делалось больно. Это и есть самое трудное, думала она, нет ничего труднее, чем передать новому поколению ценности прежних. Они мать и дочь, но между ними всегда будет пропасть. Тем не менее дочь все равно нужно защищать. Джиптия закрыла дверь и пошла к себе, собираясь отрезать палец–другой, чтобы успокоиться.