При этом горестном признании Соломон начал тревожиться уже не только как супруг, но и как врач; уж кому-кому, а ему не следовало бы обманываться бодростью и хорошим самочувствием Эрнеста спустя три месяца после похищения… Он должен был учесть, что у такого высокочувствительного человека симптомы посттравматического стрессового расстройства могут возникать снова и снова, даже после надлежащего лечения.
Мысленно ругая себя последними словами за непростительную слепоту, и за то, что он поддержал решение Эрнеста отказаться от лекарственной схемы Витца, Кадош осторожно поинтересовался:
— Давно у тебя возобновились кошмары?
— Да нет, не очень… не в кошмарах дело, Сид, плевать на них, я уже привык! — отмахнулся Торнадо. Возможность поделиться тайными переживаниями была для него гораздо важнее, и он, дрожа от волнения, торопился высказать все, пока Соломон готов был слушать:
— Ты не мог так легко забыть, Соломон, что фонд «Возрождение» зарился на клинику Шаффхаузена. Ты понимаешь, кому на самом деле была выгодна его смерть, просто он сумел их обхитрить с тайным завещанием — но потом под удар попали уже мы с тобой, нежданные наследники… Ты же понимаешь не хуже меня, что нити тянутся к этому так называемому «фонду», и к их настоящим учредителям… но ты не хочешь вникать, не хочешь поднимать шум, не хочешь с ними ссориться, потому что, вроде как, они помогли тебе против Райха, да?.. И прислали Дирка Мертенса… и вроде как мы с Мирей теперь им тоже должны…
Соломон ничего не ответил. Признавая правоту Эрнеста в каждом слове — можно было только подивиться наблюдательности и точности выводов художника, обычно рассеянного и беспечного — он не знал, чем может его утешить, и как оправдаться за свое вынужденное «умывание рук»… и просто погладил по спине.
Молчание подействовало лучше любых дежурных слов. Эрнест вернулся в объятия Соломона, и на сей раз они обнялись еще крепче, чем при недавнем соитии…
— Лишь смерть разлучит нас… — прошептал Торнадо. — Одна только смерть, мой царь Соломон.
— Не скоро, мой принц. Не скоро.
— Она ведь уже пыталась, mein König…
— Но у нее ничего не вышло, meine Liebe. И не выйдет.
— Надеюсь, что ты прав…
— Я прав. — Соломон зарылся губами в волосы Эрнеста. — Теперь ты изменишь свое решение и приедешь ночевать… несмотря на алхимические опыты?
— Приеду… если Лис изменит свое решение и вернется сюда, вместо того, чтобы торчать в отеле.
— Так позвони ему. Прямо сейчас.
***
Домик мэтра Клода, приютившийся у самой ограды, среди апельсиновых деревьев и кустов акации, снаружи, да и внутри, мало напоминал хижину колдуна или жилище друида. Это был обыкновенный садовый флигель, вполне современный с точки зрения обстановки и комфорта, и по возрасту значительно моложе самой виллы (точнее, сельской усадьбы, построенной в семнадцатом веке).
Эрнест как-то заметил в разговоре с Марэ, что слугам в его доме живется намного лучше и вольготнее, чем самому хозяину, и Марэ спокойно согласился, что так оно и есть, и более того — так и должно быть, ведь с течением времени слуги неизбежно становятся членами семьи… Ну, а к мэтру Клоду, повелителю цветников, клумб и теплиц, мэтр Жан, повелитель глины и гончарного круга, питал особое благорасположение, и вовсе не потому, что горбатый садовник напоминал ему одну из самых успешных киноролей. Просто бывшему актеру, ставшему гончаром, нравилось привлекать и оказывать покровительство другим таким же ремесленникам, работающим на земле своими руками.
Марэ совсем не удивился, когда Эрнест поведал ему о намерении произвести научный эксперимент — или, скорее, алхимический опыт — с использованием засушенных трав и растительных бальзамов, в изобилии водившихся во флигеле садовника, и под присмотром самого Клода. К эксцентричности художника и его неуемной жажде познания мира всеми доступными способами и всеми органами чувств он успел привыкнуть еще во время их короткого, но бурного романа больше десяти лет назад. А сейчас он только поинтересовался, нельзя ли ему тоже принять участие в таком увлекательном занятии, и пояснил, что ему бы это очень пригодилось для роли Просперо, которую он скоро начнет репетировать в театре…
Эрнест сказал, что нисколько не возражает, и что это святое право хозяина дома — находиться в любой его части, когда только пожелает. Мэтр Клод тоже не имел возражений, и увлеченно, от горячности брызгая слюной, расписывал, как чудесно они все проведут время «за опытами», и очень радовался, что месье Марэ будет играть волшебника, и бурно восторгался возможностью показать «все — ну все! — свои травки, и бальзамы, и мази… и бутыли с сезонными отварами…», и был готов сделать обоим месье — обоим сразу — целебный массаж… а после сварить для них согревающий глинтвейн, и, если господа захотят, они могут прямо там и устроиться на ночь, в его домике, вместе на одной кровати…
Деликатно прослушав эту феерическую речь, Марэ улыбнулся, посмотрел на покрасневшего Эрнеста и мягко сказал, что, пожалуй, у него найдутся дела в городе, так что он посетит алхимическую лабораторию своего садовника как-нибудь в другой раз.
…После объяснения с Соломоном, трудного и болезненного, но принесшего обоим огромное душевное облегчение, и не менее бурного примирения с Исааком, случившегося часом позже, Эрнест и сам был на грани того, чтобы отказаться от своей опасной затеи с полётной мазью. Соломон согласился с ним, что историю об отравлении Шаффхаузена нужно еще раз подробно обсудить с Кампаной, с предъявлением всех новых улик, спросить совета — и довериться его профессиональному суждению о перспективах дела. Исаак заявил, что, раз так, это и его личное дело тоже, ведь Шаффхаузен спас ему жизнь, и он не будет заключать контракт и не поедет ни в какую Канаду, пока они все не добьются полной ясности, и виновные не понесут хотя бы частичную ответственность…
Кампана, которому они позвонили в Париж, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, назвал всех троих ненормальными психами, но заинтересовался новостями, и обещал, что заново «вникнет» во все, что они накопали, в ближайший выходной, когда прилетит к ним, чтобы выпить за здоровье Кадошей.
И все же Эрнест решил довести свой замысел до конца. Ему было немного неловко разочаровывать мэтра Клода, который так расхлопотался, обрадованный доверием виконта и собственной важной ролью посредника… ведь этот уродливый человечек, похожий на персонажа из
