Голос Соломона вошел в его сознание, как молния во влажную землю… видит Бог, он был совсем не громок, этот голос, но заставил Эрнеста вздрогнуть и задрожать, подобно пойманному преступнику.
— Mein liebe… ответь мне, пожалуйста, и ответь честно… почему ты не говорил мне, что раньше встречался с Жаном Марэ?.. И зачем скрываешь, что встречаешься с ним сейчас, бываешь в его мастерской?..
— Ах, дьявольщина… — Эрнест покраснел до ушей и закрыл лицо ладонями. — Ты все-таки узнал об этом не от меня… кто же меня выдал?..
— Разве это важно?
— Важно! Этот болтун — кто бы они ни был, черт побери! — мне все испортил… Я собирался сказать тебе на дне рождения, потому что…
— Почему?
— Да потому что я ездил к нему в мастерскую с единственной целью — сделать подарок для тебя и Лиса… и поверь, если я держал это в секрете, у меня на то были серьезные причины!
— Я даже не сомневаюсь… но не стану скрывать, что огорчен. Мне казалось, что ты мне полностью доверяешь, mein herz.
Соломон внимательно смотрел на художника, испытывая странную смесь досады и радости: история насчет Жана Марэ оказалась правдой, но Эрнест и не подумал ничего отрицать… и, кажется, сожалел только о том, что вестником оказался чужой человек.
— Я… собирался рассказать. Просто не было подходящего случая. Это давняя история, короткая, и она в прошлом, понимаешь? Сейчас мы с ним просто друзья… мне, конечно, следовало бы вас познакомить, но Жан живет очень уединенно, почти ни с кем не общается, и…
— Понимаю. Месье Марэ охотно поддерживает с тобой дружеские отношения, вы вместе подолгу работаете в керамической мастерской, но месье Марэ вовсе не горит желанием встречаться со мной. Ну, что ж… на его месте и я бы не захотел.
— Нет, Соломон, все не так! — Эрнест в невольном раздражении слегка шлепнул его по груди: между ними начиналась именно та сцена, которой он больше всего хотел избежать, обходя молчанием факт своего более чем близкого знакомства со звездой французского кино.
Тут у него мелькнула еще одна догадка — насчет причин странного поведения Исаака, он быстро спросил:
— Лис… ты ведь рассказал и ему? Да? — и едва не схватился за голову, услышав спокойный ответ:
— Конечно, рассказал.
— Сид!.. Зачем?.. Он же и так считает, что я… Ах, черт возьми, как это все не вовремя!..
Соломон смущенно усмехнулся и прижался губами к виску Эрнеста:
— Прости… Я с тобой согласен — мне не следовало встречать его подобным разговором, но со мной сыграло злую шутку вино из твоей подарочной корзины.
— Ааааа… то самое злосчастное «Шато де Бокастель», которое вы успели выпить без меня… значит, оно вам так ударило в голову, что вы… вообразили бог знает что насчет меня и Жана?.. Ну знаете, месье Кадош… от кого-от кого, а от вас я подобной эскапады никак не ожидал…
— Я сам от себя не ожидал, — вздохнул Соломон, играя прядями длинных волос любовника. — Прости меня. Этот месяц выдался непростым. Твои загадочные отлучки… наши размолвки то из-за Дювалей, то из-за Шаффхаузена…
— Ммммм… да. Твоя работа без выходных… выволочка, которую ты мне устроил из-за моего визита к этой сучке, Сесиль Дюваль… и планы Исаака свалить в Канаду по меньшей мере на полгода… и без нас. Действительно, месяц был тяжелый.
— Торнадо… я был не прав, мне следовало сразу рассказать тебе про анонимки…
— Подожди!
Эрнест вдруг вырвался из его объятий, резко сел и скрестил руки на груди.
— Слушай, я понимаю, что это звучит глупо, но я надеялся, что ваш с Лисом день рождения все изменит… я ждал завтрашнего чуда, как ребенок — Рождества… и я готовил для вас чудо… чтобы вся эта гадость из прошлого наконец-то отцепилась от нас… и покойники смирно лежали в своих могилах… Вот почему я ездил в Валлорис и часами торчал в мастерской, а в остальное время пытался понять, как мне жить с правдой о смерти Шаффхаузена. Ты же не захотел меня поддержать.
— Эрнест, ты опять за свое, я же объяснил тебе…
— Я знаю, что ты объяснил. Ты был очень логичен и совершенно прав, как всегда, но черт побери, мне от этого ни разу не легче. Я не могу привыкнуть к мысли, что доктора, дважды спасавшего мне жизнь, и уж не знаю, сколько раз — рассудок и здоровье, убили, ты понимаешь, подло убили, и вроде как все об этом знают или догадываются — и всем все равно…
— Нет.
— Да! Все равно… потому что иначе убийцам не позволили бы уйти от возмездия. Кампана рассказывал мне, как ведутся дела такого рода. Если бы Сесиль арестовали и допросили в полиции, хотя бы на основании косвенных улик, и если бы Жан перестал трусить и дал показания, я уверен, что можно было бы прижать не только эту безумную женщину — она лишь орудие — но и тех, кто заказал и спланировал преступление. И начать с человека, с которым она переписывалась и встречалась в Париже, этого «аптекаря», что готовил микстуры и дал ей рецепт медленного яда…
Соломон покачал головой:
— Ты так наивен, мой ангел… твоя горячность и вера в высшую справедливость прекрасны, но, пойми, здесь все не так просто. Иначе главари «Опус Деи», вместе с подельниками и мелкими сошками, вроде «аптекарей», давно сидели бы в тюрьме, а эта чудесная организация была бы запрещена законом. Но их защищает католическая церковь, и авторитет самого Папы. Все не так просто, Торнадо.
— Я не наивный идиот, Сид… я знаю, что идти против церкви трудно и опасно, даже в наше просвещенное время… и хорошо помню вашу семейную историю… как «Опус Деи» помогла упрятать Лиса в тюрьму за убийства, которых он не совершал, а Райх — настоящий убийца — еще десять лет жил припеваючи, прежде чем они решили его сдать…
— Почему же, понимая все это, ты настаиваешь на новом расследовании смерти Шаффхаузена, на столь шаткой основе, как несколько старых писем, устное признание Сесиль, брошенное мужу во время ссоры, и показаниях Жана, которые он может и не подтвердить в суде?
Эрнест закрыл лицо руками и глухо проговорил:
— Потому что чувствую, что должен… потому что не
