Изыди, ядовитый змей, лакей Сатаны.

Изыди из того, кто будет глядеть

В освященное истинным Богом стекло.

(обряд экзорцизма)

Они поднялись, — так рассказывали они впоследствии,

— вознеслись на подоконник,

бросились оттуда в пространство и почувствовали,

что воздух несёт их, несёт, как вода несёт корабли.

И перестала для них существовать земля, где спали бедные люди, и небо;

облака уже скользили под их ногами.

И они ступили на холодное светило Сириус.

И отсюда их метнуло на полюс.

Шарль де Костер, «Тиль Уленшпигель»

— Я не приеду сегодня ночевать, — сказал Эрнест, когда они пили утренний кофе с гренками.

Соломон, поднявшись в шесть утра, успел нажарить целую гору золотистых ломтиков, пока любимый досматривал сны. Он давно принял как нечто неизбежное ненависть своего принца к режиму дня и ранним подъемам, но не терял надежды развить в нем некоторые полезные привычки. Хорошим способом, работающим почти безотказно, оказались вкусные завтраки, особенно если удавалось приправить еду нежными ласками, возбуждающими иной аппетит…

Заявление Торнадо сразу же сбило романтический настрой. Рука Сида замерла над блюдом… и медленно опустилась, ничего не взяв.

— Позволь узнать, почему?

— Я… у меня есть одно важное дело в Валлорисе, и я не знаю, когда освобожусь. Скорее всего, очень поздно, и… побуду до утра у одного друга.

— У друга? Ты хочешь сказать — у Жана?

— О… ты о Жане Дювале?

— А о ком же еще? У тебя есть другой Жан?

— Нет… нет, в смысле, это не Дюваль. Ты его не знаешь.

«Ошибаешься, Торнадо… очень ошибаешься».

Соломон размеренно кивнул и подлил себе еще кофе:

— У тебя в Валлорисе есть друг, которого я не знаю.

— Да… именно так. Но оставим это, какая разница, в конце концов, где я буду ночевать?..

— Для меня она очевидна…

В голосе Эрнеста зазвучали виноватые нотки:

— Всего одна ночь. Одна, Сид… Не беспокойся, день твоего рождения без меня не наступит. Я прилечу раньше, чем ты проснешься.

Соломон смотрел в лицо Эрнеста и замечал все — как часто вздрагивали ресницы, как пальцы невзначай касались нижней губы, как щеки покрывались легкой краской (тонкая кожа, полнокровные сосуды и чувствительные нервы всегда подводят лгунов)… на сердце легла холодная тяжесть, тоже ставшая привычной за несколько последних недель, но он надеялся, что его не выдаст ни голос, ни взгляд:

— А могу я узнать — хотя бы в общих чертах — чем ты намерен заниматься в Валлорисе? Или это страшная тайна?

Кадош старался говорить с иронией, словно его не так уж сильно волновали причуды любовника, а попытка запретить и вовсе выглядела бы странной, однако Эрнеста это не обмануло. Он обошел вокруг стола, встал позади Соломона и ласково обнял его за шею:

— Хватит ревновать. У тебя нет ни малейшего повода… Я буду заниматься алхимическими опытами.

— Чем?!

— Алхимическими опытами… — промурлыкал Эрнест ему в затылок и, не позволяя пошевелиться, принялся покрывать шею и плечи Сида быстрыми и жаркими поцелуями. Это была беспроигрышная тактика, заставлявшая Соломона забывать все на свете из-за страстного желания, и она сработала… сработала, несмотря на слабые попытки мужчины вернуть себе контроль над ситуацией и над собственным телом.

— Какие… какие еще опыты?.. — бессвязно спрашивал он, уже держа Эрнеста в тесных объятиях и отвечая на каждый поцелуй. — Что… что ты придумал, Торнадо, скажи, прошу… прошу…

— Ал-хи-ми-чес-кие… — шептал любовник ему прямо в губы, и, касаясь языком языка, продолжал петь кошачью песню: — По старой средневековой книге… редкое коллекционное издание… Я задумал цикл гравюр, в жанре визионерской фантастики… как у Блейка…

— Уильяма Блейка?..

— Да…

— «Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи?». — руки Соломона проникли под легкую рубашку Эрнеста, прошлись по своду груди, слегка царапнули соски, заставили любовника глухо застонать — и еще теснее прижаться к нему.

— Мммммм… Сид… Какой ты… образованный человек… но нет, тигров не будет… скорее, будет Беатриче на колеснице с грифонами и…

— …И кто еще?.. — Соломон расстегнул на Эрнесте джинсы и спустил их на бедра, не препятствуя партнеру проделывать то же самое с его одеждой.

— Сатана… Сатана, торжествующий над Евой!..

— Оооо… будь я на его месте… соблазнил бы сперва Адама…

— Давай же… дьявол!.. — Эрнест потерся напряженным членом о живот Соломона, признавая свою полную готовность пасть, после чего был немедленно подхвачен с геркулесовой силой — и перенесен на диван.

За несколько секунд вся одежда была сброшена, и два обнаженных тела сплелись друг с другом, чтобы слиться в одно, даря взаимное удовольствие от полного обладания. К счастью для любовников, было еще очень рано, солнце не взошло, их пока что не призывали срочные дела… и маленькая гостиная, где они упоенно занимались любовью, освещенная неяркой настольной лампой, казалась идеальным прибежищем от стылого ноябрьского сумрака и морока ревнивых сомнений.

Навалившись на Эрнеста сзади, сжимая его в жарких объятиях, проникая в него снова и снова, жадно двигаясь, Соломон выстанывал свою любовь, и слушал, как музыку, ответные хриплые выдохи и стоны, вместе с бессвязными признаниями — и сгорал от стыда за недоверие к глубине чувств и постоянству художника…

В висках стучало:

«Я не должен, не должен, не должен молчать… эти анонимные послания… нужно рассказать ему о них…» — но прерваться прямо сейчас было выше его сил, да и Эрнест, захваченный той же требовательной страстью, тем же стремлением к пику, ничего не слышал и ничего не понимал, кроме единственного имени, рвущегося с губ при каждом собственническом поцелуе любовника и властном ударе его члена внутри разгоряченного тела:

— Соломон… СОЛОМОН!

— Да, Эрнест, да… да, mein liebe!.. — все, что он мог ответить, пока они оба не кончили и, обессиленные и счастливые, не распластались рядом на диванных подушках…

— Ты… ты прекрасен, мой царь… прекрасен… — нашептывал Торнадо ему на ухо, еще не успев выровнять дыхание, прильнув сбоку и обвив теплыми руками. — В тебе вся моя жизнь… Вся… жизнь… ммммм… мой царь… мой повелитель…

Теперь Эрнест толкался лбом в плечо, как ласковый кот, а Соломон млел от нежности и запредельного чувства близости, не испытанного ранее нигде и ни с кем, даже с обожаемым близнецом.

— Иди ко мне… иди… вот так… — наплевав на время и все запланированные на утро дела (гори они синим пламенем), он притянул своего принца поближе и, как всегда, удобно устроил у себя на груди — это было уже интимной традицией, сигналом к неспешному отдыху после секса и нежной болтовне — обо всем и ни о чем… но прямо сейчас Соломон хотел узнать нечто важное, потому что больше не мог молчать.

Эрнест вздохнул и потянулся, прижался