Внутри конверта лежало два письма, написанных по-немецки, и листок с длинным перечнем латинских названий, похожих на ингредиенты сложного лекарства. Оба письма были адресованы Сесиль, подписаны неким «братом»… и не содержали в себе ничего важного, кроме наставлений, как следует принимать некий гомеопатический препарат для тонуса сердечно-сосудистой системы, и как лучше хранить готовые формы. Почерк Кадошу был незнаком.

— Вы хотите сказать, мадам, что получили все это из рук Эрнеста?

— Именно! Он приезжал ко мне позавчера… я бы сразу вам позвонила, но вы еще были в Женеве…

— Поэтому вы отправили мне анонимное письмо?

— Какое анонимное письмо?.. Я ничего не отправляла! Я вам позвонила, как только узнала о вашем возвращении!..

— Неважно. Значит, он приезжал позавчера… чтобы обвинить в смерти Шаффхаузена… Я вас правильно понял, мадам?

Сесиль снова вскипела:

— Не смейте говорить со мной таким тоном, месье Кадош!.. Я знаю, вы думаете, что я помешалась с горя, и возвожу напраслину на вашего драгоценного Эрнеста. Нет, я не сумасшедшая! Отчаявшаяся, но не сумасшедшая!.. И я не позволю вам довести меня до крайности, слышите?.. Если ваш любовник еще раз явится ко мне, со своими вздорными обвинениями, с этими… «доказательствами»… которые он непонятно где взял, если только не украл из тайника в вашем же кабинете…

— Какого тайника? — Соломону с трудом удавалось продираться сквозь заросли ее бредовых фантазий, но все же он держал направление, и терпеливо выбирал из словесного мусора крупицы важной информации.

— Вот так-так! — мадам Дюваль встряхнула головой, так, что ее прическа окончательно развалилась и повисла вдоль щек немытыми сосульками. — Ну и дела!.. Шаффхаузен сделал вас наследником, передал клинику, но не рассказал вам о тайнике, устроенном в кабинете?.. Вам — нет, но вашему любовнику… ему, кажется, успел рассказать!.. Во время одной из прогулочек на яхте по заливу Жуан… Ха-ха-ха! Какая прелесть!.. Нет, определенно продам эту историю «Сплетнику»… Доктор Шаффхаузен, вместе с клиникой, завещал своему швейцарскому коллеге — молодого парижского любовника!..

— Это все, что вы хотели мне сообщить, мадам? — глядя на Сесиль и слушая ее, Кадош проникался все большим сочувствием к Жану Дювалю, почти двадцать лет прожившему бок о бок с этой мегерой. Фантазии и сны об убийстве жены, которые мучили Дюваля, и которых он так стыдился, были единственной доступной формой психической защиты.

— Нет, не все! Я предупреждаю, месье Кадош: меня голыми руками не взять! Если я еще один раз увижу месье Вернея… или… вас, приехавшего без приглашения!.. Или вашего чудесно воскресшего брата… Я сама подам на вас в суд за преследование, угрозы и клевету! А теперь убирайтесь! Слышите — убирайтесь! Я не хочу вас видеть… никого… никого… содомиты, извращенцы, грязные развратники! Вы сломали мою жизнь… Я вам отомщу! Вы моего мужа превратили в такого же содомита… и он теперь живет с проституткой, и сам все равно что проститутка, всеобщее посмешище!..

Соломон повернулся к ней спиной и пошел к выходу, унося с собой странный конверт со странными письмами, терзаясь множеством вопросов, не имевших сколько-нибудь внятного ответа… а вслед ему неслись безумные злобные крики мадам Дюваль.

Садясь в машину, он бросил взгляд на окна бывшей квартиры Дювалей, и невесело усмехнулся:

«День рождения только через три дня, но, похоже, я уже начал получать подарки…»

***

Опрокинутая корзина из золотистой соломки лежала на боку, на краю кухонного стола. На полу валялись осколки разбитой бутылки. Бесценное вино, темное, как мастика, растеклось по светлой плитке, и уже пропитало воздух густым ароматом средиземноморского лета, красного винограда и лакрицы. В винной луже плавал полураздавленный сыр. В угол кухни закатился черный трюфель.

Соломон в одних теннисных шортах сидел за столом, оперевшись подбородком на руки, смотрел прямо перед собой и не делал никаких попыток устранить вопиющий беспорядок.

— Ого… вот это картина маслом. Как сказал бы Торнадо — шикарный натюрморт… В мою честь, я полагаю? — с нарочитой веселостью проговорил Исаак, остановившись на пороге кухни, и раскрыл объятия, уверенный, что сюрприз удался, и брат немедленно бросится ему на шею.

Этого не произошло.

Соломон, не меняя позы роденовского мыслителя, медленно повернул голову, кивнул в знак приветствия и проговорил:

— Нет, не в твою. Просто… небольшая авария.

— Да я уж вижу… А где Эрнест?.. Неужели сбежал в Париж, узнав, что я еду в Ниццу?

— Нет, он скоро вернется… Надеюсь.

Подойдя поближе и коснувшись плеча Сида, Исаак с изумлением убедился, что ему не показалось, и брат действительно мертвецки пьян. В сочетании с разгромом на кухне и отсутствием Торнадо, напрашивалась логичная версия о бурной сцене ревности, а то и о драке…

Лис именно так бы и подумал, если бы речь шла о ком-то другом из общих знакомых-о Жорже, о Хосе, даже о нем самом, черт побери, но только не о Соломоне! Сид всегда был воплощенным благоразумием и благородством, образцом спокойствия и рассудительности… он вечно мирил поссорившихся любовников, но сам ненавидел сцены и никогда в них не участвовал.

С другой стороны, речь шла об Эрнесте… к умопомрачительной красоте и чувству юмора прилагался буйный нрав, бурный темперамент и… своеобразные взгляды на верность и границы допустимого… уж кому, как не Соломону, было об этом знать.

Лис переступил через осколки, придвинул табурет и сел рядом с братом. Сид не возражал, но на попытку близнеца завести разговор, начав с вопроса, с чего это доктор Кадош вдруг нализался как сапожник, только устало прикрыл глаза и отмахнулся. Потом он попытался перехватить инициативу и вполне осмысленно поинтересовался, почему Лис не посчитал нужным сообщить, что приедет на двое суток раньше… и хочет ли он поесть, или предпочтет сперва выспаться?

Это была хорошая попытка, но Исаак знал наперечет все уловки Соломона, когда тот хотел уклониться от единственной важной темы, и не поддался:

— Что у вас случилось, Сид? Где Эрнест, почему ты сидишь пьяный и полуголый, и почему здесь повсюду осколки?..

Соломон закрыл лицо руками и покачал головой:

— Я сам не знаю, Лис. Не знаю, что на меня нашло… после того, как он опять уехал в Валлорис к нему.

— К кому это?.. — настороженно уточнил Исаак.

— К месье Марэ.

— К Марэ?.. Ты хочешь сказать — к Жану Марэ?.. Ну да, он же живет в Валлорисе, держит магазин керамики, и я несколько раз встречал его… И Эрнест…

— Да. Кумир юности, понимаешь ли, оказался гораздо ближе, чем мы думали…

— Подожди… Ты это серьезно?

— Вполне. Они встречаются по меньшей мере два месяца, по три раза в неделю.

— На вилле у Марэ?

— В гончарной мастерской и на