— Не особенно успешно… — тихо проговорил Лис и покрутил в пальцах пустой стакан. — Честно говоря, я это так и не пережил. Порой мне кажется, что я никуда не уходил с того проклятого места… стою на коленях в черной грязи, держу Ксавье в объятиях и вижу, как мой бедный Олененок умирает у меня на руках… а сверху за нами наблюдает «дядюшка Густав», этот проклятый… сектант… злобный сатир… нет, сам сатана!..

— Тихо, Лис!..

— Что?..

— Ты раздавишь стакан! Дай-ка его сюда, дай сюда! — поспешно воскликнул Жорж, инстинктивно переключая внимание Исаака на такую приземленную и мелочную вещь, как нежелательная порча посуды.

— Ну хорошо, будь по-твоему, возьми мой стакан, хотя у тебя есть свой… но тогда уж потрудись наполнить оба.

Они давным-давно сидели в каком-то баре на улице Тамплиеров, наливались джином поверх вина, и не заметили, как вечер окончательно потемнел и превратился в ночь.

Беспечная дружеская болтовня, общие воспоминания, которым они предавались поначалу, старательно делая вид, что им весело, были всего лишь честной, но тщетной попыткой не касаться главного — причины долгой разлуки. Разрозненные события, приключившиеся с каждым из них в параллельных пространствах, не хотели складываться в гармоничный рисунок. Гармония была ложью, а правда заключала в себе безумную боль.

И все-таки Исаак и Жорж решились. Бережно, осторожно, шаг за шагом они ушли в темный лабиринт прошлого, туда, где одна жизнь оборвалась, а другая — разбилась, и где множество сердец получили раны, не исцеленные до сих пор.

Лис рассказывал, а Жорж слушал, и, как хороший исповедник, не терял внимания, не отвлекался на посторонние мысли, и ни разу не задал ни одного лишнего вопроса. Сострадательная душа обняла душу друга, и вместе с ней бродила по асфоделям в сумрачном царстве мертвых, зная и помня, что они должны не просто заплатить дань требовательной тени, но и благополучно вернуться обратно, в мир живых.

Им это удалось, хотя Жоржа не оставляла тревога за Лиса, и он покрепче сжимал его руки, гладил их, теребил, слегка пощипывал, чтобы напомнить: мы здесь, мы на земле, мы оба живы. Алкогольные пары, вопреки их обычному действию на сознание, не искажали и не затуманивали реальность, напротив, раскрашивали ее яркими красками, придавали четкость и объем. Человеческий голос, живой человеческий голос тоже был важным свидетелем со стороны земного бытия.

Жорж только теперь до конца понял, почему родственники Исаака так часто — и с таким восхищением — упоминали покойного доктора Шаффхаузена. Этот психиатр принял Лиса с кровоточащей раной, которая выглядела (да, по сути, и была…) несовместимой с жизнью, и сумел собрать по частям разорванную душу, сшить ее (пусть и грубым швом), и, самое главное, спасти разум, помраченный горем, не позволить ему навсегда соскользнуть в бездну полного безумия.

— Значит, ты поэтому хотел убить Райха?.. Поэтому преследовал его, как писали в газетах во время твоего процесса?

— Да.

— Но у тебя ведь не было никаких доказательств… никаких улик… кроме предсмертных слов бедного мальчика…

— Да, не было… но мне и не нужно улик и доказательств… я знаю, поверь. Ксавье не покончил с собой, и его смерть не была несчастным случаем. Густав Райх убил Ксавье.

Исаак залпом допил стакан, обернулся и рявкнул на весь зал:

— Вы слышите?! Густав Райх убил Ксавье Дельмаса!.. И я заставлю… заставлю его ответить!

— Тихо, тихо! — испуганно шикнул Жорж, но беспокоился он напрасно: громкая музыка, бьющая басами из динамиков, заглушила слова Исаака, и никто из подвыпивших гостей заведения, ни за столиками, ни у бара, не обратил особого внимания на гневную эскападу такого же позднего гуляки.

— Прошу тебя, Лис, не начинай снова… оставь мысли о вендетте… Пусть Райха арестует полиция, ведь им теперь на самом деле есть, что предъявить ему… Ну, а что до бедного Ксавье… ты не можешь знать точно. Ты сам говорил, что расследование установило полную непричастность Райха.

— Ты прав, установило… а потом оно еще установило мою виновность в нескольких убийствах… которых я не совершал!

Жорж не нашелся, что возразить на этот поистине убийственный аргумент, а Исаак продолжил с еще большей горячностью:

— Говорю тебе — он был там, наблюдал за нами! Та женщина… Сесиль… она притворялась, что заботится о Ксавье и желает ему добра, а сама выдала Райху наши планы… Другого объяснения нет и быть не может. Он приехал с Ривьеры, тайно, под покровом ночи, приехал, чтобы уговорить Ксавье остаться в клинике и не возвращаться ко мне… и когда Олененок отказался, в ход пошел нож… Я не знаю, что там было, в той комнате, но мне до сих пор это снится в кошмарах… Анна-Мария — упокой бог ее душу — считала, что Ксавье выпрыгнул из окна, спасаясь от Райха, но я думаю, что все было подстроено!.. Что он сам сбросил его, уже раненого, истекающего кровью… — а потом… в суматохе, которая поднялась, мерзавцу легко было ускользнуть, ведь его и не искали…понимаешь, Жоржи? Не искали, никто не знал о его приезде, и он успел вернуться на Ривьеру раньше, чем «дошли известия»! И Шаффхаузен, сам того не ведая, подтвердил его алиби…

— Это… это просто какой-то невероятный детектив, Лис… фильм ужасов… — пробормотал Жорж, чувствуя, что у него сейчас треснет голова — и от количества выпитого, и от все новых и новых кошмарных подробностей давней трагедии, что поминутно обрушивал на него Исаак. Это напоминало безумие, да, скорее всего, безумием и было: хотя Лис излечился от душевного недуга, но, может быть, не до конца?.. Может быть, как раз сейчас подул тот противный северо-западный ветер, при котором принц датский переставал отличать сокола от цапли? (3)

Или все еще проще: они оба слишком устали, слишком много выпили, и лучше всего им поскорее пойти домой…

Жорж осторожно высказал свое мнение Исааку и предложил вызвать такси. Он ожидал бурных возражений и насмешек, и воззваний к беззаботным временам молодости, когда они кутили всю ночь и ставили на уши злачные места на Монмартре, а после, поспав от силы час, еще не до конца протрезвевшие, бежали на утреннюю репетицию… К его удивлению, друг не стал спорить и сам пошел к барной стойке, чтобы оплатить счет и заодно воспользоваться телефоном.

Жорж смотрел Лису вслед, любуясь гордой посадкой головы, широкими плечами, узкой, как у юноши, талией, длинными ногами, и думал, что, несмотря на долгие годы разлуки и кровавые тени из прошлого, любит его по-прежнему… И на