Вот дядя Густав и пустил ему кровь. Вот она и хлещет из длинных, болезненных ран, с тихим и нежным свистом, и в глазах темнеет, а в ушах все громче бьют погребальные колокола…
— Не хочу, не хочу, не хочу!.. — отчаянно шепчет Ксавье, цепляясь за рыхлую землю, за цветы, за колючки: он свалился из окна прямо в середину цветника, так нелепо, прямо как в комедиях, что они любили смотреть с Лисом по выходным… но в кино герой сразу же вскакивал на ноги, как ни в чем не бывало, а он… он умирает…
— Нет, нет, нет… Помогите!.. Помогите!.. — Ксавье пытается кричать, звать, но из опухшего рта вырывается только неразборчивое шипение, и течет розовая пена вместе с осколками зубов.
***
Комната Ксавье располагалась на третьем этаже и окнами выходила на озеро. Исаак точно помнил план здания: Анна-Мария рисовала его несколько раз, любезно отмечала все входы, балконы, козырьки, водосточные трубы и пожарные лестницы… и настойчиво повторяла:
— Это тебе не понадобится. Это совершенно точно не понадобится, потому что мы будем следовать разумному и цивилизованному плану. Как только я добьюсь согласия Райха на двухдневное обследование Ксавье в другой клинике, а профессор Шаффхаузен увезет самого этого господина на Ривьеру, мы сразу же заберем мальчика, спокойно и без всякого скандала. Мы выйдем с ним через двери, а потом — через ворота, сядем в машину и поедем в сторону Женевы… Ты будешь за рулем, Исаак, и когда между нами и клиникой будет по меньшей мере десять километров, можете делать что хотите… в рамках благоразумия и приличий, конечно же. Но до тех пор, месье Кадош — никаких резких движений! Никаких необдуманных поступков! Никаких дурацких геройств!..
Дальше в ход шли бесконечные рассуждения, как она лично рискует, принимая участие в подобной авантюре, как рискует профессор Шаффхаузен, как рискует доктор Кадош, и даже братья Дельмасы, пообещавшие за вызволение племянника любую помощь — от финансовой до юридической — тоже рискуют… И что всего этого могло бы и не случиться, если бы некие молодые люди проявили побольше терпения, нашли лояльного психоаналитика и спокойно разрешили бы кризис отношений… без бурных ссор, побегов из дома и привлечения в третейские судьи фанатиков из сомнительных католических организаций, и таких персонажей, как Густав Райх.
Как только Анну-Марию заносило, Соломон мягко вмешивался и брал доктора Руссель на себя; они начинали обсуждать медицинскую проблематику, темы докторских диссертаций, новые препараты для лечения депрессии, и бог знает еще какую ерунду… но Исаака ничего не интересовало, кроме плана клиники «Розовые сосны». Он часами разглядывал его, изучал старательно, точно карту поиска сокровищ, закрывал глаза и воспроизводил по памяти, и снова и снова представлял — в разных вариантах — как проникает на территорию, и, на сей раз благополучно избежав встречи с охраной, находит нужный путь и спасает Ксавье.
Судьба сыграла на его стороне, приведя туда, куда он так стремился, но не окажутся ли карты краплеными, не лишится ли он своего выигрыша?..
Ранний утренний час был в помощь. Клиника — огромная вилла — казалась вымершей, или беспробудно спящей, как заколдованный замок, так что Исаак без всяких помех преодолел сад, оставил позади цветники, беседки, декоративные кустарники, и теперь, чтобы оказаться точно под окном Ксавье, ему нужно было всего лишь зайти за угол здания… Он смутно представлял себе, что станет делать дальше — позовет любимого, или взберется наверх, по лестнице или по водосточной трубе, или придумает что-то еще, это казалось не таким уж важным. Важнее всего, что он здесь, и от Ксавье его отделяют считанные шаги, считанные метры садовой дорожки, влажной от росы…
И вдруг Лис услышал стоны. Протяжные, хриплые, надрывно-булькающие стоны, похожие на звуки, которые издает в агонии раздавленное животное.
У него затряслись колени, что-то сжалось в животе, а голову стиснуло огненным обручем боли, такой сильной, что он испугался потерять сознание…
— Нет. Это не Ксавье. Это не Ксавье!.. Это не может быть он!.. — крикнул он в пространство и ринулся бежать, уже предчувствуя, зная, что увидит через несколько секунд, но не желая верить…
***
Ксавье больно. Так больно, что он не хочет уже ничего, кроме прекращения страданий. Каждое движение усиливает боль, каждый вздох дается все с большим трудом, раздирает грудь, но не приносит облегчения, и ничего нельзя поделать с судорогами, сотрясающими тело… Ксавье холодно, так холодно, что у него стучат зубы, выбивая подобие похоронного марша — и, кажется, он насквозь прокусил язык… или это случилось раньше, в момент падения.
— Я… умираю… — шепчет он, сам не зная, к кому обращается, к Богу, к своему убийце, или к так и не пришедшему спасителю — и начинает молиться:
— О Боже, для которого все живет, и тело наше не погибает, но продолжает жить в совершенном преображении, молю и прошу Тебя: в сострадании и милосердии прости то, что взяла на себя душа раба Твоего, через обман сатанинский и через собственную злобность и слабость, согрешив против воли Твоей, — прости и очисти ее…
Он путается в словах, дрожит, плачет, задыхается, теряя кровь и последние силы, и из самой глубины отчаяния и страха, из бездны своей скорби, неистово взывает:
— Господи Иисусе!.. Добрый и милосердный! Пресвятая Дева!.. Сжальтесь!.. Позвольте мне увидеть Исаака, последний раз… Боже, позволь мне умереть рядом с ним!..
Господь милосерден… Он склоняет слух к мольбам страдальца, и воля Его свершается тут же. Яркий свет вспыхивает перед глазами, волна тепла окутывает тело, и боль растворяется в ней — во всяком случае, Ксавье о ней забывает, потому что над ним склоняется любимое лицо. Лицо Исаака. Любимые руки, руки Лиса, обхватывают стынущее тело, и любимый голос зовет, зовет, повторяет на разные лады его имя и ласковые прозвища…
Ксавье улыбается. Ксавье шепчет:
— Прости меня, Лис… прости… я люблю… тебя… и… умираю… — свет меркнет, тьма надвигается снова, но Ксавье больше не страшно. Лис рядом, он видит его, он ощущает его: теплые руки, теплые губы, горячие слезы — и точно знает, что будет чувствовать любимого до самого последнего мига.
***
Женева, 4 августа 1986 года
— Значит, вот как это произошло… — пробормотал Жорж, протер опухшие от слез глаза и положил руку на руку Исаака. — Ты ведь ничего не рассказывал мне, никаких подробностей, а из газет мало что можно было понять… писали кто про несчастный случай, кто
