Исаак выпил не меньше, чем Жорж, но почти не ощущал опьянения: его не мутило, голова была ясной, руки и ноги отменно слушались, и если бы ему предложили сделать акробатическую стойку, сальто или колесо, он бы справился.
Вот только все вокруг казалось невещественным, нереальным, искусственным, как в кукольном театре, где бирюзовое небо, взбаламученная река, фонтан, бульвар, набережная, деревья и зонтики уличных кафе — всего лишь картинка, грубо намалеванная на заднике сцены. Люди были похожи на суетящихся марионеток, разыгрывали друг для друга бесконечную бессмысленную пьесу, повторяли ничего не значащие слова — и понятия не имели, что некто Исаак Кадош вернулся с того света… Никому это было неинтересно.
Он чувствовал себя тенью, призраком, заново облекшимся в плоть, который бродит по знакомым местам в поисках прошлого — и находит одни осколки, обломки, обрывки. Жалкие бесполезные остатки предыдущего воплощения, похожие на смутные воспоминания о часто виденном сне.
Лола и Жорж, давние партнеры по сцене, приятели и любовники, веселые собутыльники, проверенные друзья, не бросившие Лиса в самый тяжелый и страшный момент жизни, а после обвинений в серии убийств — ни на секунду не усомнившиеся в его полной невиновности, тоже казались призраками… постаревшими копиями самих себя.
Он помнил их совсем другими, и сейчас особенно остро переживал рассогласованность временных потоков. После суда и мнимой смерти Исаака в психиатрической клинике, Жорж и Лола горячо оплакали его — и продолжили жить дальше, день за днем, месяц за месяцем, год за годом; они видели, как меняется мир вокруг, и тоже менялись, и воспринимали эти перемены как естественный ход событий. Весть о чудесном спасении друга, не забытого, любимого, как и прежде, глубоко потрясла обоих, и они сейчас же бросили все дела в Париже, чтобы примчаться в Монтрё, своими глазами увидеть Исаака, пощупать его, заключить в объятия, наяву убедиться, что ошибки нет, и он действительно жив и в здравом уме…
С момента встречи Лола и Жорж только тем и занимались, что обнимали и целовали Лиса, ходили за ним по пятам, засыпали вопросами и спешили пересказать собственные истории — благо, за десять лет их накопилось немало, старались предугадать каждое желание, и потихоньку начинали строить совместные планы. Праздник в семейном доме был прекрасен, но идея Исаака вместе сбежать в Женеву и как следует кутнуть, как в добрые старые времена, вызвала у друзей неприкрытый восторг. Лола просто завопила и захлопала в ладоши, словно ей по-прежнему было двадцать, а не сорок пять… Жорж подхватил с подноса бокал шампанского и важно изрек, что вот теперь, да, только теперь, он уверился, что не спит, что все происходит на самом деле, и он видит перед собой подлинного Исаака Кадоша во всем блеске — «и это, черт побери, просто потрясающе!..»
Они забыли о своем возрасте, о прибавившемся (хотя и не сильно) весе, о суставах, что стали менее гибкими, о намечающейся седине, которую вскоре придется закрашивать (ничего не попишешь…) — и наперебой восхваляли Лиса, потому что он как будто совсем не изменился за десять лет разлуки, и дивились, как это ему удалось остаться в такой замечательной форме…
«Ты что, хранился во льду? Или каждую ночь танцевал с эльфами?»
Исаак улыбался, как-то отшучивался, но у него сжималось сердце и кровь застывала в жилах, как у Мерлина, очнувшегося от заклятья в хрустальном гроте, или у Рипа Ван Винкля, который спустился с горы в родную деревню — и не нашел никого из своей прежней жизни… Так почему же, почему он упорствовал, почему хотел сбежать в прошлое, спрятаться за воспоминания, за бесполезную верность мёртвому Ксавье, и отталкивал настоящее, подарившее ему второй шанс на счастье, и будущее, куда он мог попасть вместе с Эрнестом?
Торнадо звал его на свидание после бала — его и Соломона. Брат туда и поехал, едва разошлись гости, понесся, точно на крыльях, изнывающий от желания, полубезумный от любви, полностью пленившей его строгую и чистую душу… душу ангела. Ангела, спасающего жизни. Исаак никогда не ощущал себя таким хорошим, таким полезным, и, положа руку на сердце — таким достойным любви. Горячая нежность и преданная привязанность Ксавье, романтический отклик и бурное увлечение Эрнеста напоминали счастливые рождественские подарки, когда получаешь то, что больше всего желаешь — но вовсе этого не ждешь. Вот только он принес несчастье им обоим…
Ксавье погиб из-за любви к нему. А что, если судьбу не удалось заговорить, если старое проклятие продолжает действовать, и что-нибудь ужасное произойдет с Эрнестом?..
Нет, Исаак не хотел обманывать себя. Ужасное уже начало происходить. Опасности подстерегали на каждом шагу, и не всегда их можно было распознать загодя. Эрнесту повезло больше, чем Ксавье, он дважды избежал смерти, но Райх —злобный оборотень — оставался на свободе, продолжал плести сети, и в любое мгновение мог снова нанести удар. Исаак это чувствовал… и надеялся обмануть, увести прочь, как подранок по кровяному следу уводит за собой охотничью собаку. Он понимал, что сам может пострадать, что у Райха к нему отдельный счет, с длинным списком прегрешений, но личная встреча «с дядюшкой Густавом» его ни капли не пугала. Исаак желал этой встречи не менее страстно, чем десять лет назад, и если бы мог договориться с Богом напрямую, пожалуй, сменял бы все страстные свидания с Эрнестом на единственное свидание с Райхом… с жестоким и предсказуемым финалом.
Лис не то что бы разыгрывал Гамлета или графа Монте-Кристо, но, в конце концов, брат и возлюбленный могут быть счастливы и без него, а вот он не хочет — и не может — позволить себе по-настоящему наслаждаться жизнью, пока Ксавье остается неотомщенным.
Соломон и Эрнест наверняка провели чудесную ночь в объятиях друг друга, иначе и быть не могло. Они это заслужили: яркое, ничем не омраченное счастье, полную принадлежность, свободу от ужасов прошлого и тревог настоящего… Исаак оставил их наедине, не желая, чтобы грустная окровавленная тень, явившись вместе с ним, превратила свидание в поминки. Была и еще одна причина для самопожертвования, тоже довольно печальная. В глубине души Лис боялся снова заразиться ревностью, как лихорадкой, заразить брата и разозлить Торнадо… Теперь, когда они только-только разрешили все недоразумения и пришли к согласию в чувствах и желаниях, нельзя было рисковать хрупким равновесием.
Поездка в Женеву со старыми друзьями выглядела идеальным предлогом, но с самого начала что-то пошло не так — как будто машина времени сломалась, и они застряли в полубытийных сумерках, в призрачном
