— Решать, конечно, вам, доктор Кадош… в смысле, тебе, месье Дельмасу-старшему и профессору Шаффхаузену… но лично я за то, чтобы не привлекать полицию. — сказала Анна-Мария. — Мы раскроем все наши карты, подставимся по полной — у нас ведь целый заговор против клиники — а Ксавье возьмет да и передумает… откажется от обвинений и решит не уезжать. У Райха полно свидетелей, которые где угодно присягнут, что этот человек святой, что он всем пациентам роднее отца, что помыслы его чисты и бескорыстны, в то время как некая еврейская семейка, вкупе с алчными дядьями нашего принца, только и думает, как бы прибрать к рукам неадекватного, ими же развращенного юношу, вместе с его деньгами…
— Ты права, именно так все и будет представлено, — тяжело вздохнул Кадош. — Но пресса и общественная мнение — это наименьшая из всех проблем; куда хуже, если Ксавье в самом деле передумает и заявит, что спасать его не от кого, и что он полностью доверяет и клинике, и Райху, и методам лечения…
— Это тем более вероятно, что он с меня взял обещание остаться с ним до истечения срока контракта, то есть еще почти на месяц.
— Месяца в запасе у нас точно нет…
— Но зато у нас есть профессор Шаффхаузен. Вариант с ним мне кажется более разумным и надежным. Вы все это придумали, еще не зная, что Ксавье сумеет связаться со мной, и я вступлю в игру, и придумали лихо.
— Да, наш план всем кажется очень разумным, — Соломон грустно усмехнулся, — Кроме самого профессора Шаффхаузена, который жутко трусит и, по-моему, в глубине души очень жалеет, что поддался на уговоры и впутался в эту историю…
— Очень его понимаю. Слишком многое поставлено на кон, в том числе его профессиональная репутация. Ты только представь заголовки в прессе, если план провалится…
— Мы все чем-то рискуем, — возразил Соломон. — но я не манипулировал Шаффхаузеном, не приставлял ему нож к горлу, просто просил совета. Он сам предложил деятельную помощь… возможно, потому, что увидел шанс вблизи и на живом примере изучить последствия конверсионной терапии. Ты ведь знаешь, что он категорический противник смешения религии и медицины.
— Тем большего уважения он заслуживает: сознает все риски, боится, как любой нормальный человек, но плюс в том, не отказывается пойти до конца.
— Совсем как ты, Анн-Мари. Я глубоко восхищен твоей отзывчивостью… и тем, что ты на нашей стороне.
Рука Кадоша легла на руку подруги и тепло пожала ее. Руссель, немного рисуясь, закатила глаза:
— Боже, да кто на моем месте не проявил бы отзывчивость, услышав посреди ночи в телефонной трубке голос ангела!.. Ты же знаешь, каким может быть месье Дельмас, когда о чем-то просит… и не могу отрицать, что в момент звонка он рассуждал здраво и был убедителен.
Соломон продолжал молча смотреть на нее, Анна-Мария слегка покраснела и добавила:
— Ну и двадцать лет нашей нежной дружбы тоже сыграли свою роль, доктор Кадош. Я слишком давно и близко знаю тебя. Что случилось с твоим братом — случилось и с тобой.
— Ты совершенно права.
Принесли жаркое, и Руссель как ни в чем не бывало взялась за вилку и нож:
— Давай закончим обед, тебе тоже нужно поесть, и вместе поедем к Шаффхаузену. Пусть готовит снасти и сеть, выманивает Райха из клиники… Роли распределены, осталось только сцену подготовить.
***
Пять дней спустя. Ночь с 10 на 11 марта 1975 года. Окрестности Женевы, клиника «Розовые сосны».
Свет в комнате не горел, только из-под двери пробивалось мутноватое желтое свечение коридорных ламп. Ксавье лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку, и тяжело вздыхал. Веки его были мокры от слез, в груди саднило, голова кружилась от усталости. Ему очень хотелось заснуть, но без лекарств сон совсем не шел, и Ксавье внутренне смирился, что так и проведет время до рассвета — на неудобной кровати, борясь с тошнотой, головной болью и мучительной скукой…
— Скоро все это закончится… — бормотал он и еще крепче прижимался к подушке. — Осталось совсем чуть-чуть. Утром Лис за мной приедет. Утром мой любимый меня заберет. И потом мы навсегда будем вместе.
Самогипноз не работал, утешительные мысли не утешали. Нетерпение увидеть Исаака — хотя бы просто увидеть, наяву! — было так велико, что Ксавье не побоялся бы раздетым выпрыгнуть из окна, перелезть через ограду и пробежать босиком до самой Женевы.
Партизанского подвига, впрочем, не требовалось, за исключением необходимости ждать еще несколько часов.
«Лис… Лис… ну где же ты, где же ты прямо сейчас… я хочу к тебе, я хочу тебя, я так скучаю…»
— Лис… Исаак… И-са-ак… — прошептал он вслух, в темноту, дрожащими, обветренными губами, наслаждаясь звуками любимого имени. — Господи, до чего же я устал… устал ждать.
Ждать, ждать, ждать… Самое бессмысленное занятие на свете, когда время остановилось, и ночь вокруг кажется вечной.
Ксавье то трясся в ознобе, как будто его голым бросили на льдину, то обливался потом, и кожа горела, словно его варили в кипятке. Спасение маячило впереди, как желанный берег, как земля обетованная, и чем слаще ласкал лицо ветер близкого освобождения, тем острее ощущался ужас неудачи.
«Нет, нет, нет. Все получится. Все обязательно получится, как надо. Утром я уеду отсюда, просто спокойно выйду за ворота с доктором Руссель, сяду в машину и уеду… а за рулем… за рулем будет Лис!»
Образ, вспыхнувший в мозгу, был до того ярким и осязаемым, что Ксавье ахнул от счастья, на несколько секунд границы физической реальности стерлись, и юноша по-настоящему ощутил себя в объятиях Исаака, стиснутым, сжатым, жадно ласкаемым, под градом пламенных поцелуев.
— Любимый… да, да, да… все будет хорошо… мы уедем… они мне обещали… Обещали!
Профессор Шаффхаузен и доктор Руссель сошли к нему с небес, как ангелы-хранители, когда он почти утратил надежду вырваться из рук своих бывших католических братьев во главе с крестным. Ксавье готов был благословлять импозантного пожилого врача в дорогих очках и, стоя на коленях, целовать руки прекрасной рыжеволосой женщине, которые взяли его под покровительство, все продумали и все так чудесно устроили.
Профессор Шаффхаузен увез из клиники дядюшку Густава, очаровал его экскурсией в Антиб, где однажды — если Господу будет угодно, а
