Бороться с Райхом и при этом действовать теми же методами претило Кадошу до тошноты. Он старательно напоминал себе нужные примеры из истории, подходящие цитаты: и про цель, что оправдывает средства, и про победителей, что спят слаще побежденных, и сакраментальный девиз генерала Гранта -”если не можешь победить честно, просто победи», и сумел уговорить совесть… но легче ему не стало.
Руссель, успевшая покончить с улитками, дотронулась до его руки и сочувственно покачала головой:
— Господи, Соломон, видел бы ты себя со стороны… Настоящий Эль Сид Кампеадор: «Казнив обидчика, я сам иду на казнь»(2). Ненормальное чувство чести — это у вас семейное?..
— Я не запрашивал личную терапию, доктор, — нехотя отшутился Кадош и для порядка пригубил вино в своем бокале.
— А следовало бы!.. Я, конечно, тоже хороша: не учла, что ты в глубоком переносе… надо было просто спрятать это злосчастное письмо, пусть бы полежало до лучших времен. Когда мальчик выйдет на свободу, они и сами разберутся.
— Теперь уже поздно об этом сожалеть. — Соломон понимал, что Анна-Мария его провоцирует, подталкивает к тому, что она считала правильным, и в определенном смысле хочет сделать сообщником. Что ж, у нее было такое право, с тех самых пор, как она сорвалась с места после сумбурного звонка Ксавье и помчалась в Женеву, отложив на потом изучение медкарты и постановку диагноза, потому что считала самым важным защитить нуждающегося в защите, вернуть отнятую свободу… и не лечить насильно.
Она всегда была такой, со студенческих лет — решительной и отважной, жесткой, но исполненной сочувствия. Докторская степень, преподавательская кафедра и обширная частная практика придали ей солидности, и только. Огонь справедливости по-прежнему горел в ее сердце.
Соломон достал письмо из конверта, развернул его и углубился в чтение.
«Мой любимый! Я знаю, что потерял право писать тебе, и не могу просить о помощи…
Во всем, что случилось со мной, с нами, виноват только я один. Дядя Густав говорит, что меня наказывает Бог, потому что я от Него отрекся, но я знаю, что это неправда. Бог тут ни при чем. Он подарил мне счастье встречи с тобой, а я своими руками разбил это счастье. Я поверил чужой лжи, легко, бездумно, я впитал этот яд и отравил им тебя. Лис, наверное, уже поздно говорить об этом, поздно каяться — но пожалуйста, пожалуйста, любовь моя, прости!.. Прости за все моменты, когда я был таким ужасным, когда не верил, когда отталкивал, и за те пощечины…
На самом деле избить следовало меня, но я знал, что мне ничего не будет, как бы я себя не вел, что ни ты, ни Соломон, и волоска на моей голове не тронете, вот и хорохорился, как глупый петух. Настолько глупый, что орал и клевался, вместо того, чтобы вести себя как мыслящее существо, созданное по образу и подобию Творца.
Исаак! Вот видишь! Я снова болтаю глупости, пустословлю, и не могу сказать главное… объяснить, с чего все началось. Я приревновал тебя к Хосе. Ты, наверное, скажешь: «Ну и что, разве это новость, ты ревновал меня всегда и ко всем, даже к продавцам на рынке». И будешь прав. Вот только все не так просто, любимый… позволь мне объяснить до конца. Я на самом деле поверил, что ты мне изменил, и на то были причины. Через два дня после Рождества мне по почте прислали конверт с фотографиями. Не знаю, кто это снимал, как и где… но ты и Хосе там были голые или почти голые. Везде. Это было ужасно, Лис. Вы обнимались, вы целовались, стоя, сидя, лежа… на одном снимке он сосал тебе. Сейчас я уверен, уверен, что это подделка, но тогда я просто сошел с ума от ревности… у меня чуть сердце не лопнуло.»
— Ооо, проклятье!.. Как же я сразу не догадался! — выронив письмо, простонал Соломон и, поймав вопрошающий взгляд Анны-Марии, сухо пояснил свою реакцию:
— Все лежало на поверхности, а я, дурак, ничего не понял… Мы с братом головы сломали, гадая, почему Ксавье бесится и обзывает нас лжецами, почему вообразил, что Лис его больше не любит — и вместо объяснений ринулся в бега. Я считал, что это «дядюшка Густав» настроил мальчишку, сумел его как-то запутать, запугать… но даже не предположил, что здесь замешан Хосе Варгас!.. Точнее, что его использовали в роли наживки.
— Хосе Варгас? — Руссель приподняла брови. — Что, этот Хосе из письма — твое последнее увлечение, тот самый испанец из труппы «Лидо», из-за которого ты не пришел ко мне на новогоднюю вечеринку?..
— Да, тот самый. — Кадош предпочел не развивать тему и вернулся к чтению письма. Оно было длинным, и каждая следующая строчка, надрывная, болезненная, как будто лезвием проходилась по сердцу…
«Я знал, что никогда не смогу разлюбить тебя, но и разделить с другим — тоже не смогу… Так уж я устроен, мне нужно все или ничего. Я не хотел быть для тебя чем-то вроде домашней еды, пресной и скучной, пока ты бегаешь по уличным забегаловкам, где пряности и острые приправы дразнят твое нёбо и обжигают язык. Я чувствовал, Исаак, что наша любовь осквернена, осквернена ложью, и хуже всего мне становилось от понимания собственной вины. Моя ревность тебе наскучила, капризы остудили пыл… а я ничего не замечал, жил как раньше… Дядя Густав тогда сказал мне — терпи, если ты выбрал этого человека, терпи, потому что только терпение и верность может оправдать греховную связь в глазах Бога. И я верил, верил, что смогу сказать Иисусу: «Прости меня, Боже, прости, потому что я много страдал…»
Вот, Лис, понимаешь? Я хотел пострадать! Хотел пойти на крест, как Иисус, во имя любви!.. Я хотел пострадать за тебя и за меня, и за Соломона, и за всех, кого называют мужеложниками, или содомитами, или педиками, или извращенцами…
Я знал, знал, что ни в какой клинике меня не вылечат, что бы ни говорил дядя Густав, потому что нет лекарства от любви, а я люблю тебя, Лис, люблю, всей моей душой,
