— Что же случилось, куда делся покой, что отяготило твою совесть?..

— Мой… грех?..

— Мы не в церкви, Ксавье, и эта сессия — не исповедь. Мы не говорим о грехе. Мы говорим о свободе, которую ты назвал высшим даром, и о совести — если она замутнена, ты теряешь покой, а без покоя не можешь быть и счастлив.

— Это… верно. Для счастья нужна чистая совесть. — замерев в кресле, юноша по-прежнему смотрел в пол, и Сесиль не могла достоверно распознать, на самом ли деле он с ней согласен — или пытается угадать правильный ответ.

— Ты был счастлив, когда отец или наставник прощал тебя? Ты был счастлив, когда приносил покаяние, и получал отпущение грехов?

— Да! Да, конечно… — он вскинул голову, но через секунду снова опустил. — Мне становилось очень хорошо.

— Ты никогда не думал — почему?..

— Нет… наверное, нет. И почему же, по-вашему?

— Просто обрати внимание: больше всего ты был счастлив, когда просил прощения — и получал его… и когда ты добровольно — добровольно, Ксавье! — отказывался от своей свободы, доверяя отцу и наставникам, именно тогда ты и был по-настоящему, полностью свободен… Бог даровал тебе свободу, как самое ценное, и ты приносил этот дар на Его алтарь, говоря: «Да будет воля Твоя, не моя».

— И что же?.. Вы… вы хотите сказать, что я не просто впал во искушение, когда … стал жить по собственной воле, а сознательно пошел против Бога?..

«Ну наконец-то я заставила его это признать!»

Сесиль постаралась скрыть свое торжество и придать голосу еще больше мягкого сочувствия:

— Именно так, Ксавье! Ты стал противиться Богу, «сбегать от него с мальчишками», как сбегал от отца, но перестал считать это проступком… перестал просить прощения… а не прося прощения, ты его и не получал, и счастье убывало, как шагреневая кожа, становилось все меньше и меньше… пока не исчезло вовсе. Твоя душа «переела» мирской свободы, устала от своеволия, и заболела, отравленная сожалениями и укорами совести.

Ксавье молчал. Руки его были скрещены на груди, голова опущена, темные кудри вились вдоль бледных щек… в этой строгой сосредоточенной позе он был похож на замечтавшегося ангела, и Сесиль невольно залюбовалась им.

«Кажется, я впервые смогла до него достучаться… Он расстроен, он растроган, он задумался, и теперь-то мы сможем продвинуться к цели».

— Это просто удивительно, доктор Пети… просто удивительно…

— Что удивительно, Ксавье? — мягко улыбнулась она.

— Какую же неебическую хуйню вы несете!.. Редкостную, тупую, безграмотную хуйню! Вам самой-то не стыдно, мадам? Господи, Соломон!.. Как же ты был прав насчет религии!.. И какой я невозможный дурак!

Он вскочил и направился к двери.

— Ксавье!.. Подожди!..

— Нет, мадам! Хватит с меня вашей идиотской болтовни! Я больше ни одной секунды не желаю вас слушать! Вы… вы… отравляете мой ум! Оставьте при себе ваши ебаные проповеди, я в них совершенно не нуждаюсь!

Скандализованная Сесиль потеряла дар речи. Это был не первый случай, когда пациенты спускали на нее собак, оскорбляли или насмехались, но услышать площадную брань и слова, полные едкого презрения, из уст такого мягкого и благовоспитанного юноши было все равно что отравиться просфорой или причастным вином.

Следовало как-то отреагировать, выправить ситуацию, вернуть себе контроль — но глаза у мальчишки горели, как у разъяренного кота, и Сесиль боялась, что он набросится на нее с кулаками, если она попробует его задержать…

На такой случай в комнате была тревожная кнопка, санитары клиники хорошо знают свое дело и наверняка сумеют совладать с приступом буйства, вот только как она потом станет объясняться с отцом Густавом?.. Он сдержит слово, с позором выгонит ее со стажировки, и это будет лишь началом бедствий, верхушкой айсберга…

Слухи о подобных историях в профессиональной среде разносятся со скоростью пожара, и ей очень, очень повезет, если профессор Шаффхаузен, который с самого начала был резко против ее участия в конверсионной программе, даже в качестве научного эксперимента, проявит понимание и участие. Скорее всего он отправит ее на супервизию к доктору Витцу, и назначит дополнительные часы личной терапии, но нельзя было исключать, что старый вредный лис воспользуется случаем, чтобы дать ей коленом под зад…

А от Жана не дождешься сочувствия: на словах муж, конечно, поддержит ее, согласится с выводами, сам наставит Ксавье кучу диагнозов, требующих сугубо медицинской коррекции — но в глубине души будет злорадствовать, что супругу щелкнули по носу. Щелкнули на том самом поле, где она считала себя безукоризненным мастером.

— Хорошо, Ксавье, — пробормотала Сесиль вслед дьяволенку, в последней попытке сохранить лицо. — Закончим сегодня пораньше… Я прошу тебя подумать о причинах твоего сопротивления, и завтра мы…

— Нет, доктор Пети! — резко возразил он. — Никакого «завтра» не будет! Я помню условия контракта, который неосмотрительно подписал собственной рукой, и понимаю, что мне не так просто будет уйти отсюда до конца следующего месяца. Дядя Густав мне это подробно объяснил… но, пока я здесь, у меня есть право выбрать другого терапевта, и я им воспользуюсь!

***

— Ну давай уже, Сид… сколько можно меня пытать? — хрипло прошептал Исаак и с болезненной гримасой потер руку, выше локтя перетянутую медицинским жгутом.

— Не дергайся. — Соломон филигранно-точным движением проколол вену, ввел лекарство, вытащил шприцевую иглу, снял жгут и положил ватный тампон на место укола: — Все. Теперь ложись и спи.

Указание было излишним: под сдвоенным действием седативного и миорелаксанта Лис сразу же осел на подушки, как тряпичная кукла, веки его сомкнулись и, уплывая в сон, он еле слышно пробормотал:

— Разбуди меня, когда приедет профессор… я… тоже… то-же… хочу… по-го-во… го… рить…

— Ну уж нет, Лис… сотрясение мозга — это не шутка; на ближайшие дни тебе хватит приключений. Переговоры —не твоя забота. Я пообщаюсь с герром Шаффхаузеном тет-а-тет и все расскажу тебе после.

— Ммммммм… Кса… вье…

Соломон молча поправил подушку под головой брата, заботливо укутал его пледом и, погасив лампу, вышел из спальни и направился в гостиную, где спокойно и терпеливо ждал доктор Эмиль Шаффхаузен, прибывший еще полчаса назад. Горничная подала гостю кофе и булочки со свежим маслом, и он с удовольствием воздавал должное незапланированному полднику, пока хозяин дома был занят проведением медицинской процедуры.

Горячие булочки и в самом деле были великолепны, но не могли в полной мере отвлечь Шаффхаузена от основной цели визита. Гурман и сибарит в его душе без лишних споров уступили место и бразды правления опытному врачу. Он постоянно