— Liebe dich… (Обожаю тебя…)

Эрнест содрогнулся всем телом, первые тягучие капли выплеснулись и потекли по руке Соломона.

— Gott, Gott, ich sterbe, ich sterbe… Hure…Solomon!!! (Боже, боже, я умираю, умираю… блядь… Соломон!..)

Звук собственного имени из уст кончающего возлюбленного сработал, как детонатор, и Соломон немедленно кончил сам, обильно и жарко излился в глубине желанного тела, и до самой последней секунды их общего оргазма не прекращал ласкать Эрнеста.

…Наконец, они упали в изнеможении, счастливые, взмокшие, еле дышащие, и тут же снова переплелись руками и ногами, чтобы чувствовать друг друга всем телом и знать, что никто и ничто не в состоянии разлучить их…

— Wie glücklich bin ich, meine Liebe…wenn du wüsstest, wie ich auf dich gestoßen bin, Liebling. Es ist gut, dass du da bist. Du bist mein Leben. Du bist mein Glück… (Как же я счастлив, любовь моя…если бы ты знал, как я стосковался по тебе, родной. Как хорошо, что ты рядом. Ты моя жизнь. Ты мое счастье…) — шептал Соломон, совершенно потерявший голову от любви, а Эрнест млел в его объятиях, уплывая в сон, но изо всех сил цепляясь за ту реальность, что была одна на двоих.

— Ich kann nicht ohne dich, mein König. Dort, im Kerker, habe ich jede Minute an dich gedacht… und vor allem hatte ich Angst, dass ich dich nie wieder sehen würde. Versprich es mir, Solomon… (Я не могу без тебя, мой царь. Там, в подземелье, я думал о тебе каждую минуту…и больше всего боялся, что никогда больше не увижу тебя. Обещай мне, Соломон, обещай…)

— Ja, Liebling…Alles, was du willst. (Да, любимый… все, что захочешь).

Они еще долго целовались и перешептывались в густых предрассветных сумерках, откровенничали и приносили друг другу любовные обеты, пока Эрнест не спросил:

— Сид… а где Лис?.. Почему он не захотел приехать? Он как-то странно ответил мне на балу… неужели я так сильно его обидел, что…

— Нет. Нет, Торнадо… дело совсем не в обиде, — вздохнул Соломон и покраснел от стыда, что, поглощенный собственным счастьем, упоенный любовью, впервые в жизни совсем позабыл о брате — и не подумал первым делом рассказать Эрнесту, с кем и почему Исаак уехал в Женеву:

— Между нами ничего не изменилось, милый. Он просил меня все объяснить тебе, но я…

— Нет, Сид, — смущенно пробормотал Эрнест и тоже мучительно покраснел, как будто его поймали на дурном поступке. — Это не ты, а я… просто когда я вошел и увидел тебя в постели, сонного, такого любимого… Соломон!.. я ни о чем и ни о ком больше не думал, я все забыл — так хотел тебя… Я сам не дал тебе и слова сказать, и про Лиса даже не спросил…

— О Господи, вот этого мы с ним и боялись… Эрнест, пожалуйста, дай мне объяснить!

— Ну… объясняй. Где же он? Уехал в Париж… с тем потрясающе красивым блондином, Жоржем, кажется, да?.. Или с той яркой дамочкой, похожей на Лолу Монтес… — он, кстати, ее так и называл — «Лола»… Или он уехал сразу с обоими, да, Сид? Ну говори же! Он, между прочим, и сам мог бы мне сказать о своих планах и не выставлять тебя буфером… Что ты молчишь, Сид?

Соломон и в самом деле словно онемел — он смотрел на Эрнеста, который сердился все больше, по мере того, как осознавал, что Исаак не просто не пришел на свидание, но вовсе уехал из Монтрё… Уехал в компании каких-то неизвестных любовнику персонажей, и даже не попрощался с ним…. Эрнест так и сказал — «неизвестных персонажей», в его голосе отчетливо прозвучала бешеная ревность, и в этот момент он стал до того похож на Ксавье Дельмаса, что впору было уверовать в переселение душ.

Сид перевел дыхание, собрался с мыслями и обнял Торнадо еще крепче, прижав к себе вплотную:

— Успокойся. Он уехал со своими старыми друзьями, это правда, и я тоже тревожусь.

— Почему тогда ты отпустил его?..

— В этом и проблема, Эрнест… я больше не могу решать, отпускать его или нет. Не могу навязывать ему свою волю. Он больше не нуждается в моей опеке… и не хочет ее принимать. Ты сам сказал недавно, что он десять лет прожил в клетке, и что я был его тюремщиком.

— Я не должен был так говорить!.. — вскинулся Эрнест. — Не имел никакого права… и конечно, ты не был его тюремщиком, он и жив-то остался только благодаря тебе и Шаффхаузену!..

— Да, это так… — согласился Соломон. — Но все изменилось, Торнадо, а я не сразу понял, насколько… Исаак здоров, он любит и любим, он теперь свободен, его имя очищено от грязи — как ни странно, при участии того же человека, что его запятнал — и жизнь как будто дала ему второй шанс, понимаешь? Шанс, на который никто из нас по-настоящему не рассчитывал, иначе мы не раздумывали бы над тем, как отправить Лиса в Канаду. Теперь он не обязан уезжать, зато может ездить куда захочет, ничего не боясь и ни на кого не оглядываясь.

— Без тебя… и без меня… без нас. — прошептал Эрнест, покачал головой, и губы его искривились, как у глубоко обиженного ребенка.

Соломон вздохнул:

— Да, мой дорогой. Без нас. Сейчас ему нужно именно это — почувствовать себя полностью свободным, даже от тех, кого он бесконечно любит…

Он не позволил любовнику соскользнуть в печаль, устроил его на своей груди и принялся ласково гладить по голове. Это помогло: Эрнест немного расслабился, обнял его обеими руками и спросил уже более спокойным, хотя все еще обиженным тоном:

— Но где же он все-таки? Когда вернется?..

— Он совсем недалеко — в Женеве, и вернется скоро. Может быть, даже завтра, может, через несколько дней, но вернется обязательно, и тогда мы…

— Да, да, хитрец. Я знаю… но почему сейчас и почему Женева?.. Зачем его туда понесло?.. Ты ведь знаешь, но не хочешь мне говорить… Скажи, Соломон. Я настаиваю. Я имею право знать. Зачем он уехал в Женеву без нас?

Соломон колебался лишь пару секунд, и, решив, что Эрнест действительно имеет право знать, сказал спокойно и твердо:

— Исаак должен попрощаться с Ксавье. Он едет туда, где в последний раз видел его живым, где принял его последний вздох, чтобы вспомнить все, проститься — и отпустить навсегда… только после этого он сможет по-настоящему быть с тобой и со мной. С нами