За ужином Исаак и Соломон едва ли сказали с ним несколько слов, а во время танцев и прочих вечерних развлечений, Торнадо постоянно улетал на самый дальний край веранды или площадки для игры в мяч… Франсуа Дельмасу, с гордым видом хромавшему везде со своей тростью, одному досталось в десять раз больше внимания виконта Сен-Бриза, чем обоим его любовникам! Это было невыносимо, но положение обязывало держать лицо и следовать всем традициям щедрого гостеприимства.
Исаак, пользуясь тем, что на бал приехали его парижские друзья, нашел убежище и утешение в их теплой компании, так что основная ноша легла на Соломона; он нес ее — и сам не знал, почему плечи и шея до сих пор не кровоточат под железной сбруей терпеливой благопристойности.
«Молодость тянется к молодости, это так естественно, мужчина — к женщине, так в основном заведено природой… и непостоянство Эрнеста вполне объяснимо, если даже Мертенс уже считает меня стариком», — думал он, глядя прямо перед собой пустыми глазами, и не замечал ни звезд, ни мерцающей иллюминации, ни аромата цветов, ни ласковых поцелуев теплого ветра. Вино тоже не имело вкуса — как будто в бокале вместо айсвайна плескалась дистиллированная вода.
Пауза затянулась, и только когда мужчины дошли до широких земляных ступеней, уступами спускающихся к самой воде, Дирк снова заговорил:
— Я знаю, что вам очень нелегко, месье Кадош, и знаю — почему.
— Ах вот как, месье Мертенс. Знаете?
— Поверьте, знаю. Я не раз бывал в вашей шкуре. В незавидной роли тайного супруга, «тени за правым плечом», и наблюдал, как вокруг него вьются богатые дамочки и благонравные мальчики из знатных католических семей, в два раза моложе меня и в сотню раз красивее.
Настал черед Соломона сдержанно кивнуть: он не ожидал от Дирка настолько откровенного признания, шедшего вразрез с догмами католической морали, но эти несколько фраз, произнесенные спокойным и будничным тоном, стоили дороже, чем самая экзальтированная исповедь. Они исходили не от наемного убийцы со стылым взглядом, а из сердца живого человека, способного чувствовать и сопереживать…
— Вам еще повезло, месье Кадош, — как ни в чем не бывало продолжал Дирк. — Вы с виконтом, в сущности, вольные птицы, и он крепко любит вас, в полную силу… не особенно стесняясь и уж точно не переживает, что попадет в ад.
— Да, Эрнеста не напугаешь загробным миром, — улыбнулся Соломон. — Он твердо убежден, что настоящий ад своим ближним способны устраивать только люди… и после смерти нас всех ожидает если не рай, то блаженный покой. Ваш друг считает иначе?
Он отчетливо понимал, о каком «друге» идет речь, хотя имя отца Мануэля де Лара не произносилось вслух и как будто вовсе не подразумевалось: мало ли с кем Дирк Мертенс мог иметь тайную связь…
— «Считает»… Он и дня не может прожить без того, чтобы пасть ниц перед распятием, не напомнить мне, что мужеложники не наследуют Царства Божия, и не возрыдать над ожидающим нас проклятием и вечными мытарствами где-то между вторым и пятым кругом Ада. Ну и дисциплина, висящая на крюке у него в кабинете, не остается без работы в день бдения и жертв — или когда у него плохое настроение.
— И вы это спокойно переносите?
— За двадцать пять лет привык… Я обычно говорю ему, что своими святыми молитвами он наверняка вытащит нас хотя бы в чистилище, а если нет — то я договорюсь, чтобы в преисподней нас принимали по высшему разряду.
— …После чего он называет вас богохульником.
— Вижу, от вас ничего не скроешь, герр Кадош. Да, называет… но на мое счастье, мною он дорожит намного больше, чем спасением собственной души.
— Я восхищен вашей стойкостью, герр Мертенс. — этот разговор на грани фола, приправленный своеобразным юмором Дирка, все больше забавлял Соломона и возвращал ему хорошее расположение духа куда успешнее, чем вино. На фоне мрачной инквизиторской романтики их редкие стычки и эмоциональные разногласия с Эрнестом больше напоминали не ссоры, а предварительные ласки.
Мертенс в очередной раз прочел его мысли и поднял бокал, как будто желал произнести тост:
— Я рассказал вам о себе не с целью подбодрить — но для того, чтобы переключить ваше внимание с неоправданной ревности на по-настоящему важные вещи…
— Bitte? (здесь в значении — Простите?) — от удивления Соломон перешел на немецкий. Дирк определенно считал себя вправе преподавать ему семейную психологию, и хотя Кадош терпеть не мог бесцеремонности, почему-то «советы доброго дядюшки» в исполнении Мертенса не ощущались как нарушение демаркационной линии.
— Mach dir keine sorgen über die Gefühle von Viscount-Sie sind unveränderlich und stark. Wenn er dich ansieht, ist es in all seinen Erscheinungsformen sichtbar… (Не беспокойтесь о чувствах виконта — они неизменны и сильны. Это видно в каждой черточке его облика, когда он смотрит на вас).
— Ich werde es probieren. Aber Ihr Rat hat eine Fortsetzung. (Я постараюсь. Но у вашего совета есть продолжение).
— Sie haben Recht. Lassen Sie Ihren Jungen Mann nicht unbeaufsichtigt. Gehen Sie bei Bedarf nicht nach unten, aber seien Sie nah, als ob er nicht widerstehen würde. (Вы правы, есть. Не оставляйте вашего молодого человека без присмотра. Глаз с него не спускайте, если надо -ходите по пятам, но будьте рядом, как бы он не противился).
Тонкое стекло хрустнуло — так сильно Соломон сдавил бокал, который лишь чудом не раскололся в его железных пальцах.
— Sie haben etwas über unseren Freund Gustav erfahren? (Вы что-то узнали о нашем друге Густаве?)
— Nein. Ich weiß nur, dass er frei ist. Ich kenne ihn nicht als erstes Jahr…er ist wirklich besessen. Unglücklicherweise ist das aktuelle Thema seiner teuflischen Leidenschaft dein Favorit. Und Gustav wird nicht aufhören, bis er Ernest bekommt. Je ruhiger er sich verhält, desto größer ist die Gefahr. (Нет. Я знаю только, что он свободен. Я знаком с ним не первый год… он действительно одержимый. К несчастью, нынешний предмет его дьявольской страсти — ваш любимый. И Густав не остановится, пока не заполучит Эрнеста. Чем тише он ведет себя, тем больше опасность).
— Verdammt, Herr Mertens, Sie haben Recht.
