В горле у Соломона неожиданно пересохло от дурного предчувствия, и тут же он уловил, как Исаак с трудом переводит дыхание… Сохранять невозмутимость становилось все труднее.

— Что значит — не поедешь к нам?

— Ровно то, что я сказал, а ты услышал. Сид, пожалуйста… либо ты сам отвезешь меня в отель «Бон Порт», либо я выйду и возьму такси.

Братья переглянулись, как громом пораженные — и, прежде чем они пришли в себя и обрушились на него с двух сторон с возражениями, виконт де Сен-Бриз продолжил свою тираду:

— Нам нужна пауза, всем троим. Я не слепой и вижу, что происходит… Так вот, Соломон, Исаак, что я имею сказать по этому поводу: я не приз в соревнованиях, не Елена Троянская и не яблоко раздора. Я не желаю смотреть, как вы ссоритесь из-за меня, точно два школьника из-за щенка — с кем он будет спать? — и день за днем выясняете, кого я люблю больше!

— Эрнест, все не совсем так… — Соломон попытался вставить хоть слово в гневный монолог, но потерпел полную неудачу. Художник жестом велел ему замолчать:

— Нет, все как раз «так»! Я люблю вас обоих, на этом все! И как раз по этой причине не собираюсь наносить очередной удар по репутации вашей семьи, живя у вас в доме. Монтрё слишком маленький город, а журналисты здесь охочи до жареных сплетен не меньше, чем в Ницце…

— Чтооо?! — в один голос воскликнули близнецы и одинаково побледнели.

— Ты хочешь уехать от нас?..

— Ну уж нет! Этому не бывать!

В их совместном протесте было столько горячности и горя, что Эрнест немного смягчился, однако это не заставило его отступить от принятого решения.

— Я не уеду из Монтрё. Я некоторое время поживу в отеле, один. Да, Соломон, один, и не надо на меня так смотреть! Мне нужно многое обдумать и многое решить — и вам двоим, без сомнения, тоже. Мы встретимся, когда будем готовы… когда я снова увижу любящих братьев, а не ревнующих идиотов!.. Разберитесь в себе, разберитесь друг в друге, а до тех пор не смейте приближаться ко мне!

…Они спорили долго и бурно. Но Эрнест проявил фамильное упрямство и сумел настоять на своем. Все две недели до летнего бала он провел в уединении, подобно монаху-затворнику, и не под крышей семейного дома Кадошей, а в маленьком скромном отеле на Театральной улице.

За четырнадцать дней Сид и Лис видели его от силы четыре раза, да и то издали; им приходилось довольствоваться короткими записками и телефонными звонками, но эта скудная пища не могла утолить ни сердечную тоску, ни телесный голод… Зато Эрнест оказался прав в своих расчетах: епитимья, наложенная им на любовников, лучше любых речей способствовала восстановлению мира в семье и укреплению братских уз.

***

Гости начали съезжаться на бал около пяти вечера, а репортерская братия из числа счастливчиков, допущенных в дом, явилась еще раньше, чтобы успеть установить аппаратуру и занять лучшие места для фотосъемки.

Погода выдалась великолепная: солнечная, но не жаркая, почти безветренная, и это означало, что перламутрово-бирюзовый вечер, пахнущий озерной прохладой, розами, левкоями и жасмином, легко и плавно, как в танце, перейдет в роскошную звездную ночь…

— Ради таких вечеров и ночей художники и поэты веками ехали и едут на озеро Леман, — улыбаясь, говорила фрау Эстер молоденькому журналисту из популярной местной газеты, который ходил за ней по пятам и записывал каждое слово, в то время как фотограф из того же издания все щелкал и щелкал фотоаппаратом.

— Да, художники… это прекрасно, прекрасно… скажите, фрау Кадош: что вы чувствуете теперь, когда чудовищная судебная ошибка устранена, доброе имя вашего сына Исаака восстановлено, и он наконец-то может жить открыто, ни от кого не таясь?

— Я чувствую благодарность… огромную благодарность ко всем тем чудесным людям, нашим друзьям, что никогда не верили в виновность Исаака, и долгие годы оставались верны нашей семье, поддерживали и помогали, несмотря ни на что…

— Вам жаль, что истинный убийца, преступник и сумасшедший, который навлек на ваших сыновей столько бед, пока еще не пойман?

— Больше всего мне жаль времени, отнятого у моего сына. Преступник назван, изобличен, это самое главное; но я не сомневаюсь, что полиция справится со своей работой, и виновный не уйдет от заслуженного возмездия.

— Око за око, не так ли, фрау Кадош?

— Не совсем так. Скорее — что посеешь, то и пожнешь, и сеющий ветер неизбежно пожинает бурю.

— Как вы кстати упомянули о буре, фрау Кадош! — бесцеремонно вмешалась в беседу другая журналистка, броская, но довольно вульгарная особа лет тридцати, представлявшая таблоид, охочий до скандалов и «постельных» сенсаций. — Как вы прокомментируете слухи об очень близкой дружбе ваших сыновей — обоих — с известным художником Эрнестом Вернеем? Кажется, в этой невероятной истории, с похищением людей, пытками и «замком людоеда» на Симплонском перевале, он сыграл весьма скандальную роль…

— Не знаю, какого комментария вы ждете, мадемуазель. Скандалы — не моя специальность. Месье Эрнест Верней, виконт де Сен-Бриз, действительно большой друг нашей семьи, и сегодня он тоже будет в числе гостей. Для меня большая честь принять в своем доме настолько талантливого человека.

— Это правда, что месье Верней бросил свою любовницу в Лондоне, галеристку Ирму Шеннон, ради дружбы одного из ваших сыновей, доктора Соломона Кадоша, и переехал к нему на Ривьеру? И разве не с его именем был отчасти связан недавний кратковременный арест по обвинению…

— Простите, мадемуазель, интервью закончено, — фрау Эстер холодно улыбнулась и так посмотрела на журналистку, что та смешалась и разом утратила свою наглую напористость. — Гости прибывают. Меня призывают обязанности хозяйки.

Она повернулась и пошла по садовой дорожке к дому, высокая и стройная, безупречно причесанная, и очень похожая на королеву в своем строгом платье из темно-синего шелка…

Журналист из газеты с досадой топнул ногой и набросился с упреками на свою бестактную коллегу:

— Ты просто чума, Катарина!.. Настоящая таблоидная сука! У меня репортаж был на мази, пока ты не влезла со своими гнусными вопросиками и намеками на постельные предпочтения ее сыновей!

— Остынь, Клаус, — хмыкнула женщина, доставая сигарету из пачки, — Я делаю свою работу, как и ты. Читателей интересует прежде всего это, а не рассуждения о божественном правосудии.

— Ну, радуйся: она улизнула к другим, и черт знает, когда мы ее еще поймаем!

— Не переживай. Бал продлится минимум до полуночи, гостей полно, и оба пожилых наследных принца здесь, и этот красавчик, Верней, тоже будет, она сама сказала… Нюхом