— Прошу вас, господа. Располагайтесь.

В убежище заговорщиков сейчас же проскользнули две фигуры: мужская и… тоже мужская?.. Под слоем яркой косметики и шелковым «гаремным» бурнусом было сложно разобрать, какой биологический пол имеет разнаряженная «одалиска», в полосатых полупрозрачных шальварах и тунике нежного персикового цвета.

При одном взгляде на колоритную парочку, сердце Кампаны упало, на лбу выступил пот, а во рту пересохло:

«Вот оно, началось!.. Педики… Услышали нас, видно, и пришли предлагать себя. Размалеваны-то как, ну чисто клоуны на ярмарке!.. Так, спокойно, Юбер, спокойно, главное, не надо их сразу бить!»

Должно быть, эти мысли явственно отразились на лице комиссара, потому что Кадош усмехнулся, успокаивающе погладил его по плечу и шепнул:

— Они не по твою душу.

— Сам знаю! — огрызнулся Кампана, отдернул плечо и отсел как можно дальше от пидора с пидовкой. Прикрытие прикрытием, но к тесному соседству с чудиками, накрашенными и одетыми черт-те во что, он оказался не готов…

У Матье нервы были как стальные канаты, да и гомофобией он отнюдь не страдал, так что адвокат выдвинулся из тени и с интересом ждал развития событий. Роль первой скрипки он пока что благоразумно уступал Соломону.

— Чао, синьоры. Вот и мы, простите за опоздание, — проговорил Карло, бесцеремонно усаживаясь на диван и ослепляя всех присутствующих сиянием голого торса и обтягивающими кожаными штанами; глаза и губы у него были слегка подкрашены, соски натерты гелем с блестками, в ушах покачивались массивные золотые серьги — цыганский вариант — а ранее кудрявые волосы были заплетены в подобие дредов и так искусно уложены в замысловатую прическу, что Матье Кан, знавший толк в подобных вещах, судорожно сглотнул. От жиголо пахло дорогим одеколоном и еще чем-то необыкновенно вкусным, фруктово-табачным и возбуждающим… настолько возбуждающим, что даже Соломон, полностью безразличный с сексуальным искушениям с тех пор, как у него похитили Эрнеста, ощутил волнение крови.

Карло, заметив произведенное впечатление и безошибочно считав признаки возбуждения у того, кого особенно хотел впечатлить, самодовольно ухмыльнулся и слегка огладил себя в области паха — как опытный конюх мог бы оглаживать породистого жеребца, готового к скачкам…

Спутник жиголо, по-прежнему по уши закутанный в покрывало, старательно прячущий лицо, издал какой-то странный звук, похожий на ревнивый всхлип, и схватил Карло за руку, словно хотел напомнить об истинной цели их совместного визита. Этот маневр не ускользнул от Соломона и заставил его получше всмотреться в «одалиску» — у него было предположение, кто скрывается под личиной манерного турецкого невольника, но оно казалось настолько невероятным, что Кадош не решался поверить интуиции.

Он скрестил руки на груди и сдержанно проговорил:

— Да, час довольно поздний, а день был трудный. Давайте перейдем к делу, ради которого вы нас здесь собрали.

Карло поморщился: опять этот холодный, сухой тон! — но возражать не стал, молча кивнул, показывая готовность к допросу.

— Говорите покороче, — подал голос хмурый Кампана, которому с каждой минутой все меньше и меньше нравилась ситуация -как будто его силой заставили участвовать в ярмарочном представлении с уродцами. — Не рассусоливая, быстро и четко! А то знаю я вашу породу: наплетете с три короба, набрешете, как сукины дети, и все-то вы знаете, и все видели слышали, и доказательства-то имеются, вот только на поверку все оказывается пуком в лужу.

— Да уж, месье, вы умеете работать со свидетелями и мотивировать на сотрудничество, сразу видно — профессионал… — не скрывая иронии, заметил Кан, но полицейский только зыркнул на адвоката, давая понять, что плевать хотел на его мнение.

— Теряем время, — спокойно заметил Кадош.

— Вот именно, — согласился Кан и солнечно улыбнулся «одалиске», забившейся под руку своему брутальному спутнику, как птенчик под крыло. — Надеюсь, никто не возражает, если для начала я попрошу наших гостей кое-что прояснить?

Он вроде бы обращался ко всем сразу, но смотрел только на Соломона, и, убедившись, что Кадош согласен с его дипломатическим подходом и доверяет ведение переговоров, повернулся к Карло и вкрадчиво проговорил:

— Мы собираемся обсуждать весьма щекотливое дело, и нам вовсе не нужны лишние глаза и уши.

Жиголо ни капли не смутился:

— А лишних здесь и нет никого, синьор.

— Рад слышать, но моя профессия научила ничего не принимать на веру без должных доказательств. Сделайте милость, месье, представьте нам вашего спутника.

— А что его представлять… сам представится, не маленький. Да, Жанно? — Карло усмехнулся и жестом фокусника сдернул бурнус с головы компаньона.

Трое мужчин жадно впились глазами в «одалиску», лишенную маски… Сомнений не было: перед ними предстал доктор Дюваль, собственной персоной. Обвинитель — и жертва преступления в одном лице — сидел бледный, накрашенный, причесанный на женский манер, и выглядел… очень женственно, даже соблазнительно, хотя и совершенно по-дурацки, с учетом обстоятельств.

Кампана выругался, получив новое подтверждение, что мир сошел с ума и катится в тартарары. Матье не сдержал злорадного возгласа. Соломон грустно улыбнулся и похвалил самого себя за зоркость и догадливость; но радоваться пока что было рано — для начала следовало выслушать Жана, не осуждая и не срываясь в эмоции, пока он не доберется до конца.

***

…Было далеко за полночь, когда беседа закончилась вместе с последней каплей вина.

Жан, как и обещал, рассказал все — максимально подробно, не щадя себя, ничего не пропуская, и несколько раз подтвердил, что все, сказанное им сейчас, следует считать официальным заявлением, сделанным при свидетелях.

Матье, привыкший ковать железо, пока горячо, тут же, на коленке, набросал проект соглашения (все нужные бумаги и бланки у адвоката были с собой), вместе с обращением в прокуратуру по поводу вновь открывшихся обстоятельств, и Жан везде поставил свою подпись.

С процессуальной точки зрения они допустили массу нарушений, и Кан понимал, что документы в таком виде подавать нельзя, и вообще «выходить из подполья» рано, ведь следственный судья и прокурор будут цепляться к каждой мелочи, к каждой запятой, и непременно постараются найти признаки подкупа и давления на свидетелей.

Однако все формальности можно было быстренько выправить, и везде, где надо, заранее подстелить солому. В любом случае признание доктора Дюваля не теряло своего юридического значения и было настоящей бомбой! Которую они с Соломоном подложат под задницу Райха и его кураторов из сомнительного фонда.

«Я не прогадал, взявшись за это дело!» — мысленно ликовал Матье, и, глядя, как злополучный доктор размазывает по бледному лицу слезы пополам с макияжем, испытывал нечто похожее на брезгливое сочувствие…

В глубине души он по-прежнему считал, что Дюваль в полной мере заслужил все, что с ним случилось, и