Короткое полупризнание Дирка сказало об этом странном человеке больше, чем Соломон смог бы узнать за целый месяц тесного общения, но порадоваться успокоительному открытию он не успел.

Коридор закончился и привел их в довольно просторную комнату, застеленную аляповатым ковром и заставленную псевдоантикварной мебелью и книжными шкафами: то ли подобие библиотеки, то ли склад ненужного хлама. Здесь царил немыслимый беспорядок, словно обитатели в спешке готовились к эвакуации, и как попало бросали вещи и книги…

Среди книг и каких-то тряпок, кучей наваленных в углу, Соломон заметил смятый предмет одежды, поспешно вытащил его наружу и развернул. Сердце болезненно содрогнулось и застучало громко и рвано, когда он узнал персиковую безрукавку Торнадо.

Да, это была она, та самая летняя жилетка, что была на художнике памятным утром, после первой ночи, проведенной втроем, в экстазе неистовой любви… но теперь она куда больше напоминала линялую тряпку, чем элегантную деталь мужского костюма. Бурые пятна на ней, вне всякого сомнения, были пятнами крови, и скорее всего — крови Эрнеста.

— Scheiße… was zum Teufel ist hier Los? (Дерьмо… что, черт возьми, здесь происходит?) — выдохнул он сквозь стиснутые зубы, и не сразу выпустил безрукавку, когда Дирк потянул ее на себя, чтобы рассмотреть получше.

— Вещь принадлежит виконту. — это был не вопрос, а констатация, от Соломона не требовалось даже подтверждающего кивка. — Думаю, что вон те сандалии — тоже из его гардероба, верно?

— Да.

На лице Дирка было написано, что он не слишком шокирован, но считает ситуацию столь же дерьмовой.

Соломон медленно поднял с пола кожаную сандалию с порванным ремешком. Она была перепачкана пылью и чем-то похожим на сажу, и на ремешке тоже остались следы крови.

В голове против воли замелькали образы, похожие на разрозненные кадры из фильма ужасов: Эрнеста хватают, валят на грязный пол, срывают одежду… пальцы палачей похотливо шарят по голому, беззащитно открывшемуся телу… он сопротивляется, но силы катастрофически не равны, его бьют, растягивают за ноги и за руки, как на пытке, нещадно дергают за волосы, а когда он от боли теряет сознание — связывают, заковывают в наручники, заворачивают в подобие грубого савана и куда-то уносят.

— Доктор! Доктор Кадош, что с вами? — Мертенс, заметив, что с его компаньоном творится неладное, дотронулся до плеча Кадоша и, когда тот не отреагировал, нажал посильнее:

— Эй, дружище, так дело не пойдет! Отдайте-ка мне сандалию, бросьте ее! Транс — это прекрасное состояние, но только для мессы в Страстную пятницу, а не для рысканья в поисках пропажи.

— Я убью их всех… — помертвевшими губами выговорил Соломон. — Убью каждого, кто причинил ему боль. Обещаю.

— Что ж, они это заслужили, — согласился Дирк. — Но сперва, доктор, нам нужно до них добраться — и лучше бы не терять времени.

— Вы тысячу раз правы, герр Мертенс. Спасибо.

Заново овладев собой, Кадош бережно положил сандалию на видное место, чтобы Кампана, если ему вздумается (или придется) пойти по их следам, непременно обнаружил эту улику, прямое свидетельство, что заложников держали именно здесь.

— Проверим остальные комнаты и санузел. Вход в бункер наверняка в одном из этих помещений, а не снаружи.

— Я тоже так думаю, доктор… и вот что предлагаю… — но прежде чем Дирк успел высказаться, мужчины услышали шум: звук выстрела, приглушенный вопль, еще один выстрел, тяжелые шаги и менее отчетливые звуки борьбы.

— Черт побери! К Юберу все-таки пожаловали гости! — зло прошептал Соломон, и тут же раздался громовой голос Кампаны — комиссар надсаживал глотку, чтобы его наверняка услышали в подвале:

— Все в порядке! Я справляюсь! Не лезьте сюда, продолжайте поиски!

Люк лестницы, ведущей в подвал, с грохотом захлопнулся.

— Не нравится мне это… — пробормотал Дирк, подразумевая совсем не люк (было очевидно, что захлопнул его сам комиссар, полностью контролировавший ситуацию наверху, что бы там ни происходило), а неясное ощущение угрозы. Оно приближалось тихо, как хитрое чудовище, сгущалось над головами, как ядовитое облако, и готовилось вот-вот пролиться черным дождем… или рассеяться белым дымом…

Мертенс потряс головой, желая прогнать болезненное видение, и теперь уже Кадошу пришлось дотронуться до напарника, чтобы вернуть ему контакт с реальностью.

— Ничего, я тоже в порядке… Предлагаю быстро проверить оставшиеся комнаты и пока закончить на этом.

Брови Соломона сдвинулись:

— Как — «закончить»! Пару минут назад вы были согласны, что…

— Да, да, был. — невежливо перебил Дирк. — А сейчас думаю, что лучше бы нам убраться отсюда прямо сейчас, немедленно, и лучше бы вы, доктор, послушались.

— Отлично, герр Мертенс! Можете возвращаться к Юберу, я вас не держу, да и ваша помощь наверху не помешает. А я продолжу осматривать подвал, я чувствую, что Эрнест… что этот чертов вход в чертов бункер совсем рядом, и не так уж хорошо замаскирован.

Считая дальнейший спор пустой потерей времени, Соломон отвернулся и быстро пошел в сторону комнат, отделенных от «библиотеки» маленьким коридорчиком и закутком, где располагался санузел.

— Ну уж нет, я вас одного здесь не брошу, — возразил Мертенс и, по-бычьи наклонив голову, последовал за Кадошем; сейчас он и в самом деле чувствовал себя корридным быком, в чью шкуру уже впились бандерильи, но матадор только готовится нанести смертельный удар, и сложнее всего — угадать, откуда и в какой момент сверкнет лезвие…

… Едва Соломон попал в смежное помещение, должно быть, одновременно служившее узникам «спальней» и «гостиной», из его груди вырвалось хриплое проклятие: по всему дощатому полу были разбросаны человеческие волосы, как будто срезанные рукой безумного парикмахера. Длинные пряди волос, грязные и спутанные, усеивали комнату от самого входа и до противоположной стены, и невозможно было сразу угадать, что за насилие или сатанинский ритуал совершался под этим низким потолком, и осталась ли в живых жертва насилия…

Знакомые бурые пятна, темнеющие тут и там, давали достаточный повод для сомнений, но ужас, охвативший Кадоша, ощущался не так остро, как стыд и облегчение — волосы на полу были вьющимися и рыжими. Медово-рыжими мягкими локонами, ни капельки не похожими на непослушную Эрнестову гриву цвета печеного каштана.

«Боже милосердный… эти гнусные негодяи остригли Мирей Бокаж — ну как же, она ведь блудница, достойная позорного наказания… но мой Эрнест!.. Они не тронули его волос, но что же они сделали с ним самим?! Какой я бесполезный идиот! Целый час кручусь на одном месте, и не могу решить элементарную логическую задачу!»

Соломон наклонился, чтобы получше рассмотреть волосы и постараться разгадать замысел дьявольского отродья, устроившего в мирном загородном поместье филиал концлагеря…