Сильны, сильны были слуги Сатаны, а люди, служащие богу и свету, оказались слабыми душою и телом, вот и прогнулись под бременем собственных грехов, нераскаянных и неисповеданных.

Райха терзала и другая боль: он больше не мог рассчитывать на Мать и своих братьев.

«Дело Божье» отвергло Густава, как парию, как недостойного сына; он знал об этом, когда бежал из Ниццы, и смиренно принимал епитимью, зная, что все равно не отступит, исполнит до конца свою миссию, прежде чем стать мучеником, сакральной жертвой, принесенной во имя Истины и добродетелей католической веры. Душа пылала и наполнялась гордостью, как у первохристианина, идущего на арену Колизея к голодным львам — но лишь до тех пор, пока он не узнал, что Мать не просто отвергла его ради великой цели, а предала, по-настоящему предала, обратила в мусор, в посмешище…

Мало того, что по его следам отправили палача, Дирка Мертенса — этот прирожденный убийца, с неподвижным и сонным взглядом, не знавший ни жалости, ни страсти, открыл на него собственную охоту, и в качестве гончих призвал тех самых слуг Сатаны, кого Густав собирался низвергнуть! Неслыханное оскорбление, неслыханная обида…

По всему выходило так, что Ватикан надменно отвернулся, притворяясь, что все это совершенно не касается римских прелатов, а «Дело Божье» отказывало Густаву Райху в священной защите, даже и в сохранении тайны исповеди, передавало мирскому суду, и отвечать ему предстояло и за нынешние, и за прошлые грехи. И судить его будут жиды, гнусные жиды, грязные педерасты и дьяволопоклонники, как в далеком прошлом осудили и довели до самоубийства отца, великого воина, истинного солдата Рейха!..

Густав не сдался, не опустил руки. Проявление слабости в час испытаний было не в его характере. Он до последнего надеялся, что план сработает, и после того, как демоническая свора соберется вместе под одной крышей, осовеет и ослабнет под действием угарного газа, останется только привести в действие детонаторы, и сельский дом, когда-то с любовью обустроенный Бернаром Дельмасом для дел покаяния и благочестия, в мгновение ока превратится в пылающую братскую могилу. Сам же Густав спрячется в подземелье, и крики, вопли, запах горелого мяса, станут райской симфонией, идеальным аккомпанементом к его личному поединку с демоном, в земной жизни носящим имя Эрнест Верней…

С рыжей демоницей все прошло просто прекрасно: он насладился сполна, истязая ее плоть, проник членом глубоко, до самой матки, возможно, таившей в себе новую злую сущность, обмазал ее мирром своего семени, и заставил прикованного демона созерцать акт священного наказания, заставил бояться — и кричать и молить, и слабеть, слабеть, слабеть…

О, зачем он только вздумал отложить главное наказание! Зачем поддался искушению восторжествовать еще больше, зачем пожелал сперва расправиться с Соломоном Кадошем — ведь для этого ему пришлось покинуть бункер, и увести подручных, и оставить демона без присмотра… Господь молчал, донна Исаис молчала, ему не было даровано ни знамения, ни малейшего знака, наоборот, пришло ложное известие, что один из Кадошей уже мертв, и гнусный жидовский труп покоится на дне водопада. Он и успокоился, слишком расслабился, и вовсе не подумал о том, что Сатана хитер и коварен, и сделает все, чтобы вызволить из оков своего верного слугу, с помощью другого слуги, однажды уже прошедшего сквозь роковую завесу смерти.

Густава бросили, Густава предали — люди всего лишь люди, они всегда стараются подчиниться тому, в ком видят силу и власть, и тот, кто не предаст из страха, может предать ради выгоды… Уж что-что, а сулить выгоды, предлагать сделки евреи умеют лучше всех, ну, а с тем, чтобы напугать, бросить на колени, отлично справляются заряженные пистолеты и ружья, и стальные наручники.

Кто мог знать, что Соломон Кадош, казавшийся сломленным и покорным силе обстоятельств, сам едва выбравшись из тюрьмы, сумеет так быстро и тихо собрать целую армию, мобилизовав в нее даже Дельмаса, старого врага, и приведет ее прямо в тыл?.. Кто мог знать, что Дирк Мертенс стакнется с ним, словно с милым дружком, будет помогать во всем, и раскроет жиду такие секреты, какие и не каждому нумерарию положено знать?.. Кто мог знать, что Исаак Кадош, дважды мертвый, на самом деле обретет магическую силу и ясновидение, и проникнет в подземелье, и украдет, нагло украдет демона и демоницу, не боясь, что эти злобные кровожадные твари, получив свободу, пожрут его самого…

Обнаружив потерю и осознав случившееся, Густав вопил, задыхался от ярости, колотил кулаками по стенам, разбивая костяшки в кровь, но крики и судороги не могли помочь ему ни вернуть пленников, ни спастись самому… Донна Исаис, полная презрительного гнева, отвернулась, не отвечала на исступленные мольбы. Может быть, он и голову размозжил бы о равнодушные камни, но его остановили «черные братья».

«Черные братья», из тайной ложи(2), формально распущенной, вот уже пять лет как объявленной вне закона — а на деле продолжавшей жить и действовать; они, прибывшие на подмогу Густаву из бенедиктинского монастыря, затерянного в горах Италии, не предали его, показав себя истинными воинами, исполненными духа Великого Рейха… Они и увели союзника с собой, почти что уволокли силой, убеждая, что он должен спасти себя, сохранить свободу, и спрятаться, скрыться в надежном месте, пока все не уляжется, и торжествующие — временно, лишь временно! — враги не утратят бдительность.

— Бог не оставит тебя, брат Густав… Испытания посланы нам для укрепления духа, неудачи — для смирения гордыни. Твоих слабых человеческих сил не хватило, чтобы обуздать демона, но это лишь значит, что Господь отвел тебя от битвы, и даст тебе, как Иову, всемеро! Ты выполнишь свою миссию, брат, ты вобьешь осиновый кол в сердце вампира, вырвешь зубы у дракона и растопчешь львов — но не сейчас, не сейчас…

***

— Мы упустили его! Упустили! — прорычал Соломон и в страшной досаде ударил ногой по крышке люка, ведущего в угольный подвал; теперь, когда опасность для заложников миновала, но стало ясно, что главному виновнику и организатору похищения удалось сбежать, Кадош больше не мог и не хотел сдерживать свои чувства. Ярость и гнев вырвались на свободу, как разозленные фурии, и грозили обратить в пепел любого, кто невовремя окажется на пути.

Кампана уж на что был не из пугливых, и то, подходя к другу, замедлил шаг, понизил голос и поднял руки вверх, ладонями наружу:

— Эй… тихо, тихо… поосторожнее тут с мебелью и остальным барахлом, это же все вещественные доказательства! Успокойся, приятель. Мерзавец сбежал, но мы его поймаем.

— Обязательно поймаем, доктор,