Соломон скептически покачал головой:
— Вы говорили то же самое, когда мы ехали сюда, и вот взгляните, что стало с сетями! Они едва не удушили нас всех, а этому чудовищу Райху все нипочем — исчез, как невидимка!
— Исчез-то исчез, но сколько подарков оставил! — Кампана повел вокруг себя широким жестом. — Сплошное раздолье… Экспертам на неделю хватит работы, и, главное, теперь у нас есть новый подозреваемый — он же обвиняемый — не только в похищении и вымогательстве, но и по старому делу «Черного танцора». Ты хоть понимаешь, Кадош, что это означает?..
— Да, да, я все понимаю… и очень рад, что нам так повезло. Это стоит твоего вывихнутого плеча, пули в ноге Франсуа и сеанса в газовой камере, полученного мною и герром Мертенсом. Но ущерб, понесенный заложниками, я не могу считать приемлемым…
— Ладно-ладно. По крайней мере, все живы!
— Этим и утешаюсь… — мрачно пробормотал Соломон и полез за сигаретами, стараясь не представлять раньше времени, в каком виде и состоянии он найдет Эрнеста, Мирей и брата.
По словам Жильбера из команды церматских спасателей, что прошли по следам Лиса и обнаружили секретный колодец и проход в подземелье, где прятали похищенных, все трое были «в порядке, но пострадали в разной степени, особенно женщина». Напарники сразу же повезли их в местную больницу, в то время как Жильбер поспешил присоединиться к Кампане, чтобы сообщить радостную весть о спасении заложников.
— Не забудь еще про целую кучу мерзавцев рангом пониже, которых так удачно переловил полицейский наряд из Гондо! — самодовольно усмехнулся Кампана. — Ну и прав же я был, что заранее позаботился о подкреплении, а?
— Да, месье Кампана, — согласился Дирк и, чтобы сделать комиссару приятное, прикинулся слегка смущенным. — Признаю, вмешательство швейцарцев было очень полезным и своевременным, хотя поначалу я и возражал против участия полиции в нашем «семейном деле».
— Ну то-то же — признаю… Не будете впредь спорить с человеком, собаку съевшим на спасательных операциях! — комиссар выхватил сигарету из пальцев Соломона, считая, что заслуживает поощрительного приза, и предоставил другу раскуривать новую, пока сам с удовольствием дымил дорогим сортом.
Кадош воспринял нахальство друга с привычным равнодушием, но сам словно забыл о намерении покурить и огляделся по сторонам с вниманием фотографа, выбирающим натуру для съемки. Здесь не было незначащих мелочей, каждый предмет, каждая тень, каждый запах могли стать разгадкой или уликой, или еще одной замаскированной ловушкой…
Криминалисты сделают свою работу, в этом можно было не сомневаться. Дальше начнется новое расследование, суд отменит несправедливый приговор, газеты станут взахлеб писать о невероятном происшествии вблизи тихой и мирной швейцарской деревни… А католическая церковь, в лице почтенных и уважаемых прелатов, даст весомые и достойные пояснения, как и почему под ее крылом столько лет скрывался маньяк и серийный убийца… И отречется, трижды отречется от неудачника, вольно или невольно поставившего под удар репутацию тайного ордена.
Все это будет имитацией, пляской теней под лучами софитов, ведь преступнику удалось уйти безнаказанным, кануть в пустоту, надежда поймать его снова — по крайней мере, скоро, как в один голос хвалились Дирк и Кампана — выглядела эфемерной. Доктор Фауст был совершенно прав, когда советовал: «Кто черта держит, тот его держи…».
Они не смогли удержать этого черта, зато жизни, реальные жизни живых людей, столкнувшихся с ним, неузнаваемо изменились, подобно плоти, обезображенной кислотой.
Кислота плескалась в горле, жгла внутренности, разъедала сердце. Соломону было больно дышать. Хотелось добрести до ближайшего дивана, упасть на него, закрыть лицо руками и… дать волю слезам досады, благодарности и облегчения. Но расслабляться было рано, и уж тем более непозволительно — показывать огромную усталость теперь, когда от него требовались и поддержка, и сила, и ясность ума.
Кадош посмотрел на руки, удивленный, что они не дрожат, и сжал пальцы в кулаки.
«Криминалисты сделают свою работу… вот пусть и делают. А я должен ехать к Эрнесту. Я больше не выдержу без него ни одной лишней минуты».
К счастью, все было готово к отъезду. Полицейские, зная, где в случае необходимости смогут найти каждого из участников сегодняшних драматических событий, не собирались чинить препятствия. Кампана и Мертенс тоже сходились во мнении, что следующим пунктом назначения, который они посетят до того, как лягут спать, станет небольшая больница в Гондо.
Как пошутил раненый Франсуа, когда его грузили в машину «скорой помощи»:
«Эх, если бы знать заранее, как все обернется, я бы сразу забронировал пару больничных палат, а не номер люкс в «Штокальпере»!”
***
Хорошенькая медсестра, сидевшая за стойкой, тихонько ойкнула и уставилась на Соломона как на привидение. Она не сразу ответила на заданный ей вопрос, и Кадош, понимая, почему его отнюдь не прекрасный облик так поразил девушку, повторил:
— В какой палате месье Верней? Он поступил к вам примерно два часа назад, вместе с женщиной… и мужчиной.
Голос его звучал вежливо, но строго и требовательно; Соломон не собирался терять время на обсуждение, не участвует ли он в конкурсе двойников. Медсестра могла строить любые предположения на сей счет. Все объяснения, если потребуется, он даст потом.
— В пятой. Но месье…
— Благодарю. — он кивнул и быстро пошел по коридору в указанном направлении. Девушка растерянно смотрела ему вслед.
Дверь в пятую палату была приоткрыта, изнутри пробивалась широкая полоса теплого света. Соломон хотел сразу войти, но что-то удержало его на пороге; он осторожно заглянул в проем… и узрел прямо-таки идиллическую картину, достойную кисти Блонделя или Жана Брока(3).
Эрнест, бледный, с перевязанными руками и ногами, с растрепанными волосами, еще не просохшими после мытья, полулежал на кровати в объятиях Исаака, склонив голову ему на плечо. Глаза раненого были закрыты, скорее всего, он крепко спал после перенесенных испытаний, но Исаак бодрствовал и, нависая над любовником, как лев над добычей, ревниво оберегал его покой.
Соломон всего несколько раз в жизни видел на лице брата столь странное выражение, когда счастье от обретенной потери и глубокая нежность затуманивались тревожной печалью… У него перехватило горло и повлажнели глаза. Эмпатия ударила по струнам души, как сумасшедший скрипач, и в то же время он испытал острое одиночество, отчужденность от интимной сцены, которую лишь наблюдал.
Не зная, что ему делать, Соломон прислонился к стене. Он страстно желал оказаться рядом с Эрнестом, обнять, прижать к сердцу, заново заявить свои права, уверить, что все позади, и ничего подобного больше не случится… Но для этого
