Дверь была не заперта и легко подалась под рукой Кадоша. Мужчины один за другим вошли в полутемный холл, и, рассредоточившись, двинулись в сторону сквозной галереи, соединявшей оба крыла шале. Как объяснял Дельмас, от этой галереи два или три прохода вели в помещения первого этажа и к подвалу, а упиралась она в закрытую террасу и главную внутреннюю лестницу.

Изнутри дом казался еще более необитаемым, чем снаружи, давным-давно покинутым, пустым и холодным. В темных закоулках пряжей забытых воспоминаний висела паутина… повсюду царила мертвая тишина, не слышно было ни скрипа полов, ни гудения трансформатора, ни потрескивания поленьев в печи. Молчание дома не успокаивало и не внушало надежд — наоборот, в нем чудилось что-то зловещее и одновременно злорадное, как будто вещи знали больше, чем люди, и ждали скорой развязки…

Дойдя до лестничного холла, отделенного от террасы непрозрачными раздвижными панелями, мужчины остановились на короткий военный совет.

— Нужно сейчас же обследовать подвал, — сказал Соломон. — Этот Scheißkerl (говнюк) сказал, что они в бункере… едва ли бункер в десяти километрах отсюда или где-нибудь в горах. Они не стали бы лишний раз рисковать с перевозкой заложников. Значит, бункер устроен или прямо под домом, или туда ведет подземный ход.

Ему хотелось добавить: «Я чувствую, что Эрнеста прячут внизу», — но сдержался: незачем было лишний раз обнаруживать свою ахиллесову пяту перед человеком, который имел прямое отношение к «Опус Деи» и был только временным союзником.

— Согласен, осталось найти вход в пещеру чудес и попросить сезам открыться, — флегматично заметил Дирк и в очередной раз прислушался, чтобы определить, не началось ли в доме движение: — Но в таком случае кто-то должен прикрывать нас. Спуститься в подземелье и не оставить наверху дозорного — значит сделать царский подарок Густаву…

Соломон кивнул, признавая правоту Мертенса, и озвучил еще одно соображение:

— Дельмаса мы тоже не можем оставить без прикрытия… если тот, кто обещал его встретить, еще в доме, он или вот-вот спустится по этой лестнице, или уже стоит на террасе.

— Давайте-ка сделаем вот что, — предложил Кампана, которому очень не нравилось, что все у них идет гладко и разыгрывается как по нотам: обычно такое благостное начало полицейской операции сулило лютое месилово, а то и кровавую баню в самом ближайшем будущем. — Вы двое спуститесь в подвал — один пусть ищет, второй смотрит по сторонам… Ничего не пропускайте, проверяйте каждый сантиметр! Знаю я эти «загородные дома». Я останусь здесь и тоже буду смотреть в оба. Если кто станет слезать сверху, я его не пропущу, если зайдет из боковой комнаты на террасу — услышу. Франсуа либо выманит этого типа на улицу, либо, если птичка упорхнула, не дожидаясь птицелова, присоединится ко мне, ну, а дальше посмотрим по обстоятельствам.

На том они и порешили. Любое их действие, любое перемещение по вражеской территории могло столкнуть их как с явной опасностью, так и с множеством скрытых угроз, но хуже всего было промедление и бездействие…

***

Кровь стучала в висках у Соломона, тупая боль обручем сдавливала затылок, и каждый шаг в душную глубину подвального этажа давался все с большим трудом. Холодный ум врача отстраненно и привычно фиксировал признаки синдрома артериальной гипертензии — скорее всего, стрессовой природы; тренированное тело пока что справлялось с нагрузкой на сосуды, но на душе было невыносимо тяжело.

Воздух замаскированной тюрьмы ощущался вязким, клейким, его с большим трудом удавалось проталкивать в горло и легкие, как ядовитое вещество, инстинктивно отторгаемое организмом. И все здесь до того воняло физическим страданием, лишениями, отчаянием, предсмертным страхом, что Соломону невольно вспомнился полевой госпиталь в Африке, где довелось поработать в молодости. Хуже всего было осознавать, что в этой гнусной конуре уже столько дней терзали его Эрнеста.

«Как же ты настрадался здесь, Торнадо… И сейчас ты где-то рядом, моя любовь, я слышу тебя, я чувствую, как бьется твое сердце. Держись, пожалуйста, держись. Я иду к тебе».

Дирк шел за ним след в след, очень тихо, смотрел в затылок, и Кадош постоянно чувствовал кожей этот странный, немигающий взгляд гипнотизера или знахаря, способного вызнавать прошлое, видеть будущее и читать мысли.

Опасный человек… и вместе с тем полезный союзник, не раз и не два доказавший свою надежность и честность.

Охотник, заинтересованный не столько в спасении заложников — они были всего лишь приманкой — сколько в поимке и уничтожении зверя, которого сочли вредным для стаи и обрекли на выбраковку. Здесь угадывался некий конфликт интересов: «Опус Деи» хотела гарантий, что Райх будет молчать, в то время как Соломон, наоборот, хотел заставить его говорить, подробно и красноречиво, признаться во всех злодеяниях, начиная с убийства Ксавье Дельмаса и Анн-Мари Руссель, и заканчивая убийством несчастной Ирмы Шеннон и покушением на убийство Эрнеста Вернея и Мирей Бокаж. А самое главное, признания Райха должны были подтвердить полную невиновность Исаака и обеспечить отмену приговора, вынесенного брату десять лет назад…

Они вроде бы договорились с Дирком, что «пожертвование» в размере миллиона франков поможет достичь баланса, однако Соломон не мог избавиться от мысли, что эта договоренность — временная мера, тактическая уступка, и в любой момент может быть отменена Мертенсом без каких-либо согласований. Пойманный Райх замолчит, но вместе с ним замолчат и трое ненужных свидетелей…

Приступ паранойи, скорее всего, тоже был следствием повышенного давления, но не успел Кадош отругать себя за несвоевременное построение «теории заговора», как Дирк усмехнулся за его спиной:

— Не стоит подозревать меня бог знает в чем, доктор, это пустая трата времени и сил — нам сейчас понадобится и то, и другое. Наши конечные цели имеют куда больше сходства, чем вы предполагаете…

Соломону ничего не оставалось, как усмехнуться в ответ:

— Дерзкое чтение мыслей — не самый лучший способ убедить меня в чистоте намерений, герр Мертенс, но я готов вам поверить, если вы прямо ответите на один вопрос.

— Спрашивайте.

— Если оставить в стороне ваш служебный долг — за что вы ненавидите Густава Райха? Какое зло он причинил лично вам?

Повисшая пауза была короткой, но очень заметной в зловещей тишине подземного этажа, потом Дирк проговорил тихо и почти что кротко:

— Не мне. Он причинил зло дорогому мне человеку… точнее сказать — единственному человеку, который по-настоящему дорог мне в этом бренном мире, погрязшем в суете и погоне за деньгами и ничтожными удовольствиями. Я хорошо знаю, доктор, как тяжелы бывают обвинения, когда они несправедливы, и как дорого обходится невинным слепота Фемиды. Мне понятны оба ваших стремления — вернуть