— Нет, черт возьми, это не может быть правдой! — пробормотал он сквозь зубы. — Мои колебания… просто трусость, проклятая трусость!

Стыд подстегнул его, как хлыстом, и заставил бегом броситься к колодцу, чтобы заглянуть внутрь и разрешить мучительное сомнение, последнюю судорогу неверия.

Доски были тяжелыми и прилегали плотно, Исааку пришлось попотеть, чтобы сдвинуть их, но наконец, две самых широких полетели на землю, и он смог заглянуть через край, поросший мхом и резко пахнущий земляной сыростью. Луч фонаря осветил шершавые стены и темную, мрачную глубину…

Сердце Исаака снова дрогнуло, но теперь уже от радости и предчувствия удачи: воды в колодце не было, зато вниз по стене уходили выщербленные округлые ступени, перемежающиеся металлическими скобами, ржавыми, но по виду все еще прочными.

Первая цель была достигнута. Он убедился, что видение, посетившее его утром, не пустая игра воображения, а послание, ни весть каким образом проникшее сквозь фильтры обыденности, фотоснимок из области, лежащей за пределами рационального знания.

Доктор Шаффхаузен, несколько лет на примере Исаака изучавший подобные измененные состояния сознания, с осторожностью ученого называл это феномен «расширенным восприятием окружающей реальности». Согласно его пояснениям, во время «снов наяву» у Лиса не только обострялись осязание и слух, но и значительно увеличивалось количество информации, поступающей по сенсорным каналам. (1)

Цыганка-гадалка, у которой он несколько лет назад купил свою первую колоду карт, выразилась куда проще, назвав Исаака провидцем, и посулила ему великую судьбу, «если не испугаешься видеть и слышать даже то, что не хочешь…»

И вот его провидение встретилось и тесно сплелось с явью, слилось с нею в общий поток, бурный и влекущий в пока неясное будущее.

Решая, что делать дальше — вернуться в Гондо за подмогой или не терять времени — Исаак в то же время против воли погружался в сумбурные воспоминания, и, положив руки на край колодца, с трудом переводил дыхание… На него вдруг навалилась апатия, унылая тоска, давящая как свинец, очень похожая на предчувствие близкой смерти. Это состояние было ему неприятно знакомо, и меньше всего на свете он хотел встретиться с ним теперь — вот только голодные призраки не спрашивали дозволения, чтобы намертво впиться в сердце и начать высасывать надежду и мужество.

Тогда Лис вспомнил наставления Шаффхаузена и позволил себе минуту слабости, прекратил бороться. Волны серой мути захлестнули его с головой, повлекли в глубину, на самое дно — и вдруг солнечным лучом сверкнуло ясное и острое знание: времени на раздумье нет. Сейчас — или никогда. Прыжок или бегство. Спасение или жертвоприношение… и не он, Исаак, лежал на жертвеннике, не над его горлом был занесен убийственный нож, нет. Но именно ему надлежало стать то ли ангелом-спасителем, то ли тем агнцем, чьей кровью будет выкуплен прекрасный юноша.

…Лис выпрямился. Дыхание его выровнялось, сердце забилось спокойно, мысли обрели четкость. Теперь он знал, что не опоздает, и за спасение Эрнеста заплатит любую цену — даже если ревнивому богу понадобится вся его кровь.

***

Гаспар и Густав Райх стояли у окна и наблюдали, как Франсуа Дельмас, клюнувший на приманку, подходит все ближе и ближе к дому, откуда ему не суждено было выйти живым. На губах Райха играла довольная улыбка: все складывалось удачно, намного удачнее, чем можно было рассчитывать, после того, как нежданная эскапада паршивого педерастического слизняка Дюваля порушила тонкую, любовно выстроенную игру и вынудила Густава спешно бежать из Ниццы. Нет, бог все-таки был на его стороне, раз так недвусмысленно явил свою волю, приведя гнусных нечестивцев в руки избранных праведников!..

Донна Исаис не обманула, она поддерживала своего паладина на пути испытаний, помогала на каждом шагу, и теперь ему нужно было воздать ей почести, сполна напоить жертвенной кровью: алой французской и черной жидовской. О, какое же это было прекрасное сочетание…

Самой возбуждающей частью церемонии, конечно же, станет смерть виконта де Сен-Бриза. Густав облизнул пересохшие губы, скользнул ладонью по бедру, вблизи напряженного члена, и с жадностью представил, как постепенно, жилу за жилой, сосуд за сосудом, вскроет тело демона, облеченного иллюзорной ангельской красотой, как выпустит наружу демоническую кровь, как омоет в ней лицо и руки… а потом и мужской орган… о, непременно, непременно. Это будет райское наслаждение, награда праведника. Он по праву заслужил ее.

«Не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих погубить», — гласило Святое писание. Как верно, как мудро! Если душа Эрнеста Вернея еще жива, она томится и страждет, заточенная в теле демона, обращенном в сосуд омерзительного греха, скопище нечистот. Как освободить и очистить душу, если не разбить сосуд, и не выгрести наружу грязь, наполняющую его доверху?.. Он, Густав Райх, призван сделать это. Он и никто другой!

Сперва он вступит с нечистым духом в телесную борьбу, и повергнет его, подчинит себе, овладеет плотью, наполнит ее семенем избранного праведника, и конечно, оно сожжет демону все нутро… Потом настанет черед развоплощения, трудный, кропотливый, кровавый, полный криков, воплей, судорог, отвратительных запахов; но ничего — его нож, особенный нож, и длинные иглы, справятся и с этим. Так отделит он кожу от мяса, мясо от костей, душу от плоти… А когда от демона останется только искореженная оболочка, пустая, жаркая, он овладеет ею еще раз, и напьется крови, и причастится плоти, во имя истинной божьей любви — что есть наказание, страдание, искупление — и во имя донны Исаис, ее святой утробы, рождающей все сущее из небытия, во имя лунной богини, что есть любовь, питаемая кровью …

Густава охватила дрожь; борясь с нетерпением — понятным нетерпением вершителя божественной воли — он несколько раз глубоко вдохнул и сосредоточил внимание на грузноватом высоком мужчине под пятьдесят, в дорогом, но совершенно неуместном в его возрасте джинсовом костюме. Тот подходил все ближе и ближе к шале, правда, шагал не очень уверенно, а когда до входа оставалось не более пяти метров, вовсе остановился и боязливо оглянулся на черный внедорожник, припаркованный им под навесом.

— Ну точно крыса, идущая в крысоловку, — хмыкнул Гаспар, вытащил из кобуры пистолет и взвел курок. — Чует сыр, но знает, что его вот-вот прихлопнет… Как бы не сбежал… Кончить его прямо сейчас, отец Густав?

— Нет-нет, не вздумай! — резко возразил Райх. — Не хватало нам еще стрельбы… в такую погоду звук разнесет на несколько лье. Спрячь оружие, никуда он не денется, я его хорошо знаю. Мерзавец трусит, но ни за что не повернет назад. Слишком тщеславен и горд. Осрамиться на глазах у его распрекрасного жида?.. Нет, Гаспар, нет. Мой дорогой друг Франсуа никуда не денется…

Гаспар