— Я молюсь непрестанно. Но смотри, не допускай новых проблем! Наши потери и так непозволительно велики, мы не можем втянуться в новый скандал… Не усердствуй чрезмерно, в том числе и с бывшим братом. Просто добейся молчания. Вот и все.

— Да, монсеньор. Будьте спокойны. Я, ваш преданнейший слуга, сделаю все, чтобы и легчайшая тень не омрачила ни сна, ни яви.

Вспоминая беседу с патроном и глядя со стороны на Кадоша и Кампану, внешне спокойных и даже как будто расслабленных, и вместе с тем напоминавших заряженное и готовое к бою оружие, Дирк подумал, что ему придется довольно трудно, если эти двое вздумают брыкаться и по каким-то причинам не захотят молчать об увиденном и услышанном.

Кадош мог обещать ему все что угодно, принимать любые условия, ибо желал только одного — спасти любовника и безвинную женщину. Но останется ли он таким же сговорчивым, если Райх успеет причинить заложникам серьезный вред?.. А у Дирка были основания полагать, что это вполне может произойти.

Комиссар Кампана мог сколько угодно прикидываться «просто другом» и «частным лицом», но Дирк на такое не покупался. Легавый всегда остается легавым, хоть в монашеской рясе, хоть в балетной пачке, хоть под личиной «армейского дружка». Он не просто выручал друга из беды, а собирал улики и доказательства по уголовному делу, это было ясно как божий день… Даже если бы Мертенс не знал, что в парижской квартире Кампаны скрывается Жюльен, бывший секретарь, сбежавший и от Райха, и от братьев из «Дела Божьего».

Приняв во внимание все нюансы, Дирк не мог исключить нештатной ситуации, когда переговоры зайдут в тупик, и у него просто не останется иного выхода, кроме как «чрезмерно усердствовать»: покой Мануэля и репутация парижского братства, поставленные на кон, были важнее всего. Но Мертенсу не хотелось, очень не хотелось, чтобы игра обернулась подобным образом.

Густав Райх, когда-то полезный и безотказный сотрудник, знаток догматики и одаренный миссионер, большой дока в финансовых схемах, выработал свой ресурс. Он постарел, впал в гордыню, окончательно рехнулся на почве своеобразных сексуальных предпочтений — и начал делать непростительные ошибки, за что и был назначен на роль козла отпущения. Принесение в жертву именно его, кровавого психа и любителя странных ритуалов, станет наиболее удовлетворительным исходом…

Дирк подвел красную черту своим размышлениям и отправился в кофейню, забирать попутчиков, уже выказывавших признаки недовольства и нетерпения.

Четверть часа спустя они поднялись на борт небольшого изящного самолета Бомбардье. В уютном салоне цвета кофе с молоком, обставленном мягкими креслами и диванами в тех же теплых и съедобных оттенках, лететь должно быть так же удобно и спокойно, как в собственной спальне. Разместиться здесь могло человек пятнадцать, но пассажиров было всего трое, не считая экипажа, который оставался почти невидимым и неслышимым.

Соломону несколько раз случалось летать частными авиарейсами, с тех пор, как его медицинская карьера вошла в зенит, Дирку подобное тоже было не в диковинку, но Кампана, кроме кресел эконом-класса обычного самолета видевший только военные транспортники, несколько ошалел от «буржуйской роскоши». Он не питал особой симпатии к левацким лозунгам, не был сторонником социальной уравниловки и считал себя отнюдь небедным человеком, однако прямо сейчас у него чесался язык сказануть что-нибудь вроде:

«Теперь я понимаю, куда идут воскресные пожертвования добрых католиков!»

Или еще хлеще:

«А не слишком ли жирно живет католический орден, проповедующий бедность и скромность?»

По счастью, им как раз разрешили взлет, и самолет тронулся с места, выруливая на полосу — пора было пристегнуть ремни. Кампана устроился в кресле у окна, быстро пристегнулся и поднял глаза на Соломона, занявшего место напротив:

— Черт подери! Вот это у меня «отпуск»! Хорошо, что билеты на шоу оплачиваю не я, мне такое не по карману…

К его удивлению, Кадош разговор не поддержал — только рассеянно кивнул, как будто вообще не очень понял сказанное, и уставился в окно застывшим взглядом.

Необыкновенное лицо Соломона, с тонкой и острой линией скул, властным подбородком и резким, мужественным рисунком рта — лицо библейского царя — стало вдруг очень бледным, осунувшимся, и выражало неприкрытый страх…

— Эй, что с тобой? — Юбер оглянулся на Мертенса — тот, не желая стеснять попутчиков необходимостью терпеть его близкое соседство, ушел в другой конец салона и, развалившись в кресле, успел задремать… или притвориться дремлющим.

«Ну ладно, пусть его, главное, что возле нас уши не греет», — решил Кампана и снова повернулся к Кадошу:

— Ты что… летать боишься? С каких это пор?

— Не боюсь.

— А чего синий весь? Сердце прихватило?

— Нет.

— Давай я тебе воды налью… или, может, таблетка нужна?

— Не нужна. Мне ничего не надо, просто помолчи.

— Ну я ведь вижу, что ты… и хочу что-то сделать для тебя!

— Помолчи. Это самое лучшее, что ты можешь для меня сделать прямо сейчас.

Кадош был прав. Юбер сам себе напомнил квохчущую наседку: столь назойливая забота наверняка вызывала у друга только раздражение — мало ли что беспокоит Соломона, он не обязан давать отчет обо всех нюансах своей физиологии — но что-то определенно было не так.

***

…Соломон отчетливо помнил их: две круглые красные ранки на спине Исаака, глубокие, точно пробитые гвоздем, с неровными краями, обведенные сине-багровым ореолом. Укус змеи, обыкновенной серой гадюки, пришелся точно под правую лопатку.

Лето 1953-го. Им с братом по четырнадцать с половиной лет. Теплым и ясным июньским днем они решили отметить начало каникул настоящим мужским приключением, без родительского надзора и хнычущих девчонок. Близнецы оседлали велосипеды и, прихватив сэндвичи, холодный пирог и пару бутылок пива, украденных из кладовой, отправились покорять окрестности озера Леман…

Это было истинное счастье, от погружения в небо и мечты, от песни ароматного ветра, хлещущего в лицо, и упоительная свобода, одна на двоих! Несколько часов они почти без остановок колесили по склонам холмов, среди цветущих лугов, виноградников и маленьких деревушек, состязались в выносливости и храбрости на сложных участках подъемов и спусков, на ровной дороге развивали предельную скорость, с риском вылететь из седла на повороте или при резкой остановке — но все обошлось без травм и разбитых коленей. Только мышцы ног начали гудеть от усталости, а рубашки и бриджи насквозь промокли от пота…

В конце концов, Сид и Лис устроили себе настоящий привал. Братья выбрали неширокую поляну недалеко от берега озера, окруженную густым подлеском, оставили велосипеды дожидаться их в тени пышных сосен, расстелили привезенный с собой плед и, раздевшись до трусов, с наслаждением повалились навзничь и вытянулись