Он так и не нашел ни подходящего момента, ни подходящих слов, чтобы рассказать Франсуа о своем видении, и, хотя проклинал себя за ложный стыд, больше похожий на трусость, все же считал, что поступил правильно. Дельмас и так относился к нему с опаской (бывший сумасшедший — как мина замедленного действия, неизвестно, когда рванет), а после откровения о погибшем племяннике, готовом стать их проводником, и вовсе счел бы Лиса помешанным и «непригодным к службе».

Соломон тоже не одобрил бы задуманное, в этом Исаак был совершенно уверен; он еще мог согласиться, что версию с колодцем стоит проверить, но только не в одиночку и не прямо сейчас, и повторил бы свой приказ: ждать! Терпеливо ждать, пока не прибудет подмога с оружием и четким планом действий.

Лис подозревал, что все это неспроста, что на Ривьере опять случилось что-то неожиданное и драматическое, что у Сида есть важные сведения, которыми он не может поделиться по телефону — а как иначе понять намек, что «скоро все кончится»? Что он такое предпринял, с кем встретился, на что надеется?.. Почему так старается держать его подальше от эпицентра событий?

Воистину, можно было повредиться в уме от недомолвок и тайн, от того, что время вдруг стало вязким, как смола, и больше всего — от безумной надежды, что все уже позади, разрешилось каким-то мистическим образом, что Эрнест и Мирей в безопасности, а Райх отправился туда, где ему и место. Но надежда вспыхивала и гасла, и сейчас же наползал тяжелый удушливый страх, что опасность для похищенных не миновала, наоборот, стала острой, как альбасетский нож, занесенный над беззащитным горлом и готовый вот-вот перерезать жизненную жилу.

«Извини, братец. Я не могу дольше ждать. Я должен хотя бы попытаться найти их первым…»

Исаак взглянул на карту местности: она была очень подробной, с обозначением всех основных объектов, вроде церкви, муниципалитета, таможни и электростанции, и достопримечательностей, достойных внимания заезжих гостей. Реки, озеро и водохранилище тоже были нанесены со скрупулезной тщательностью.

«Так… начнем с подвесного моста…»

Наитие подсказывало Исааку, что это тот самый мостик, который он увидел на въезде в Гондо, справа от водопада, на месте впадения Гроссер Вассер в Доверию. Дорога в этом месте делала развилку: один маршрут пролегал прямо и вел в деревушку, а второй, петляя серпантином, круто уходил вверх… и вел как раз к подвесному мосту, из-под которого бил мощный поток, вытекающий из водохранилища.

Исаак взял карандаш и прочертил пунктирную линию от отеля до моста, потом измерил расстояние. Получалось примерно три километра, если идти напрямую, пешком, и около пяти с половиной, если добираться на автомобиле по серпантину, в объезд.

Вблизи нужного моста на карте была отмечена и часовня… Сомнений не оставалось: тропа, о которой говорил Ксавье в его сне, существовала в реальности. Он хорошо помнил каждое наставление, каждый условный знак, и все больше убеждался, что в конце пути найдет и развалины хижины, и колодец с подземным ходом.

Дельмас напрасно иронизировал насчет «лазания по горам». Будучи урожденным швейцарцем, Исаак хорошо представлял и погоду, и особенности рельефа тех мест, где они собирались вести поиски, и еще в Париже позаботился о нужной экипировке. На ногах у него были отличные ботинки «дахштайн» и удобные полуспортивные штаны специального кроя, на широком ремне и с множеством карманов, не стесняющие движений. В рюкзаке лежали фонарь, компас, два мотка веревки — по двадцать пять метров каждый, страховочный пояс, специальные перчатки с кожаной ладонью и двумя открытыми пальцами, складной нож с карабином для крепления, альпеншток и еще ряд мелких, но необходимых походных предметов. В задуманной экспедиции все это могло оказаться не менее полезным, чем пистолет, увезенный Дельмасом, и охотничье ружье, припрятанное в багажнике.

Насчет ружья Исаак долго не мог решить — взять ли его с собой в горы или оставить лежать в машине до поры до времени, и в итоге склонился ко второму варианту. Положа руку на сердце, он был тем еще стрелком, и с холодным оружием, вроде ножа или рапиры, управлялся куда ловчее, чем с огнестрельным — в свое время этот факт сыграл против него на суде… Правда, большую часть жизни Исаак Кадош использовал ножи только для нарезания хлеба и сыра, а общение со шпагой и кинжалом ограничивалось играми в мушкетеров в детстве и студией исторического и театрального фехтования во время обучения в Консерватории.

От природы Исаак был вспыльчив, ему случалось драться и в шутку, и всерьез, особенно в тюрьме. У него было гибкое выносливое тело и стальные мускулы, как у любого танцора, но доброе сердце и незлобивый нрав часто помогали если не избежать боя, то превратить его скорее в спортивное состязание, чем в кровавую схватку.

Только один раз в жизни Исаак искал встречи с человеком с намерением убить — или серьезно покалечить: этим человеком был Густав Райх после смерти Ксавье. Райх стремился к тому же, и никогда прежде они с Исааком не совпадали в желаниях со столь полной взаимностью… Но Лис искал открытой встречи и справедливого возмездия, в то время как «дядюшка Густав» подобрался со спины, и нашел способ нанести коварный удар, что лишь по милости небес не оказался смертельным.

Судьба по-новому разбросала игральные кости, и старая история повторилась, призраки прошлого выглянули из своих могил, чтобы воскреснуть в настоящем. Исаак снова разыскивал Густава Райха, чтобы поквитаться за жизнь одного возлюбленного — и вырвать из цепких паучьих лап жизнь другого… За эту возможность он, пожалуй, готов был заплатить и собственной жизнью, но все же надеялся на милость мойр и справедливость божьего суда.

Он не знал, где сейчас находится старый враг, просто чувствовал, что встреча с ним очень близка, и если Райх первым дотянется до него, до Соломона или до Эрнеста, пощады и спасения не будет никому из них. Для Исаака страх за Эрнеста пока что пересиливал все прочие соображения, и он был готов на любой риск, только бы не опоздать, как много лет назад опоздал к Ксавье.

…Лис вышел из отеля примерно через четверть часа после отъезда Дельмаса. На всякий случай он оставил записку с кратким пояснением маршрута своей «прогулки» у портье, и еще одну, несколько более подробную и на иврите, адресованную Соломону, положил на прикроватную тумбу в номере. Он надеялся, что предосторожности окажутся излишними, и его поход в горы займет не больше времени, чем вояж Франсуа до шале и обратно — это тоже была в своем роде разведка