— Аминь. — руки Соломона, сцепленные вместе, как боевой молот, опустились на затылок безумца, и Густав, подавившись латынью, захрипел и обмяк… Теперь он не мог, по крайней мере, биться и расшвыривать вокруг себя зажженные свечи, не мог оказать сопротивления, не мог силой удерживать Эрнеста или навредить ему еще больше, но само его тело, тяжелое и неповоротливое, было препятствием к освобождению пленника. Цепь и веревка, плотно закрученные вокруг обоих мужчин — казнимого и палача, приговорившего себя к той же казни — на свой манер перечеркивали надежду успеть… гнусная, дьявольская насмешка…
Пламя подбиралось все ближе, Соломон и Эрнест чувствовали на себе язвящее, смертоносное дыхание огня, но продолжали бороться. Они знали, что не сдадутся… или умрут вместе…
— Ты… ты задушишь меня, если другого выхода не будет?.. — спросил Эрнест. Соломон посмотрел ему в глаза, не прекращая борьбу с цепью, и молча кивнул.
***
Красивый пожилой мужчина, одетый в легкое пальто поверх скромного джемпера и домашних брюк, вышел из дверей госпиталя и, не успев спуститься по ступеням, был атакован сворой журналистов и ослеплен вспышками фотокамер.
Ретивые акулы пера, дорвавшись до желанной добычи, которую они караулили возле больницы несколько часов, сразу же ринулись в бой и старались перекричать друг друга:
— Месье Марэ, что случилось на вашей вилле? Это был поджог?
— Вы подозреваете кого-нибудь?
— Сколько человек пострадало?
— А вы сами невредимы, месье Марэ?
— Ходят слухи, что на пожаре погиб ваш близкий друг, это правда?
— Известно, что вы сами выносили людей из огня, поэтому у вас перевязана рука?
— Месье Марэ, вы планируете дать интервью в связи с произошедшим? Будет ли полицейское расследование?
— Вы останетесь жить в Валлорисе?
Марэ, смущенно улыбаясь и отворачиваясь от особенно назойливых репортеров, попытался сказать, что сейчас неподходящее время для комментариев, но на него насели со всех сторон, не давая и шагу ступить к машине. Он вздохнул, остановился и, тщательно подбирая слова, нехотя дал требуемые пояснения:
— Да, на моей вилле сгорел садовый флигель. Происшествие… криминального характера, полиция ведет расследование, и меня просили не разглашать информацию. Сейчас уже все потушено. Я, как видите, почти не пострадал — так, легкие ожоги рук — это сущая ерунда…
— А другие пострадавшие? Они все-таки есть?
— Да, есть.
— Кто же они? И что с ними произошло? Кто-нибудь погиб?
— Я… я не могу сейчас говорить об этом. Прошу прощения.
Марэ предпринял новую попытку пробраться сквозь живой заслон, на сей раз более настойчивую, однако ему снова помешали: краткий комментарий чересчур сильно разжег любопытство «коко». Они заголосили и загомонили, как стая вспугнутых попугаев, и еще громче стали выкрикивать свои вопросы:
— Месье Марэ! Месье Марэ, скажите, к поджогу причастен ваш сын?.. Вы поэтому отказываетесь от интервью?
— Правда ли, что ваш садовник — на самом деле монах и беглый преступник, которому вы дали приют?
— Почему на вашу виллу постоянно наносил визиты скандально известный художник, Эрнест Верней?
— Месье Марэ, что вас связывает с месье Соломоном Кадошем, которого недавно обвиняли в попытке изнасилования?
— Поджог был покушением на убийство из-за ревности?
— Месье Марэ, есть информация, что поджигатели принадлежат к католической секте и покушались на жизнь Эрнеста Вернея… Вы можете это подтвердить?
— Не могу.
— Верен ли слух, что это связано со скандалом вокруг наследства профессора Шаффхаузена?
— Дамы и господа, простите, но больше никаких комментариев!
Потеряв терпение, Марэ поднял ладони вверх и устремился вперед, как ледокол, расталкивая обнаглевших невеж плечами, как они того и заслуживали. Мысленно актер бранил себя за то, что не смог как следует притвориться несведущим и наговорил лишнего. Можно было не сомневаться, что они сотворят из его скупых реплик целые колонки текста, да еще присочинят всякой всячины, и назавтра все газеты на Ривьере, имевшие раздел светской и криминальной хроники, выйдут с броскими и скандальными заголовками…
Никакая «тайна следствия», не говоря уж о здравом смысле и простой порядочности, не могли этому помешать.
***
— Просто не знаю, как вас и благодарить, месье Марэ…
— Вы преувеличиваете мои заслуги, месье Кадош. Я лишь оказался дома в нужный момент… услышал крики и увидел дым в своем собственном саду… и, слава Создателю, подоспел вовремя.
— Ваши руки…
— Ничего страшного, бывало и намного хуже… а вот ваш брат… и Эрнест… не могу выразить, как мне жаль… этого не должно было случиться.
— Ах, месье, как вы правы… Я так виноват… если бы я был здесь с самого начала…
— Ну, и что бы вы сделали, месье Кадош?.. Такое тонкое, продуманное преступление! Так тщательно подготовленное! Нет, это моя вина, моя… Как же я не понял, что мэтр Клод — совсем не бедный горбун, а… искусный притворщик, сумасшедший, убийца! Вовсе не Лагардер! Стыд мне и позор, что я был так слеп, открыл ему свой дом, да еще и оставил без присмотра, хотя, знаете, мне сразу показались подозрительными эти «алхимические опыты».
— Да уж… Опыты, которые наш добрый приятель Густав Райх собирался превратить в аутодафе… для Эрнеста Вернея… он и меня с братом сжег бы с превеликой радостью, уверяю вас.
— Ужасно. Какое счастье, что все позади… они же поправятся, месье Кадош? Успокойте меня, прошу. Я пытался звонить в госпиталь, но мне никто ничего не говорит…
— Они поправятся, месье Марэ. Я вам обещаю. Пусть только попробуют не поправиться… и скажу вам совсем по секрету, что Соломон чувствует себя сносно… а Эрнест… вы удивитесь… просто прекрасно.
— Совсем не удивлюсь: меня всегда поражала стойкость и удивительное жизнелюбие месье Вернея. О вашем брате я и не говорю, это настоящий Геркулес. Мне редко доводилось видеть человека, настолько сильного и телом, и духом. А… тот безумец… Райх?..
— Он в реанимации. Травма оказалась довольно серьезной, но… выкарабкается. Ему не удастся так легко отделаться. Его ждет пока что не небесный, а вполне земной суд.
— Это справедливо, месье Кадош. Ну что ж, передайте мой искренний привет Эрнесту и Соломону… Я обязательно приду повидаться с ними, как только врачи позволят посещения кому-то кроме родственников.
— Конечно, месье Марэ. Всего вам доброго…
—
