— Нет… Я не хочу… Соломон… Соломон!.. Мне… мне нужно его видеть!
— Тише… тише… ты только делаешь хуже… ранишь самого себя…
— Отпусти!.. Помогите, помогите… ну хоть кто-нибудь!.. Соломон!.. Жан!.. — Эрнест звал на помощь, проклиная своего мучителя, но, раненый или одурманенный, не мог пошевелиться, чтобы оказать более действенное сопротивление.
Мужчина, лежащий сверху, тяжело и сокрушенно вздохнул, как бы сожалея о таком гибельном упрямстве, повернул голову — медленно, даже лениво — свечи ярко осветили оплывшее лицо, и Кадош узнал Райха…
Райх тоже увидел и узнал Кадоша, осклабился и захихикал, из уголка рта, похожего на рот ярмарочного клоуна, вытекала струйка слюны:
— Ах, это ты, Кадош… Неугомонный ты жидяра… Ты все-таки пришел за ним… ну, так даже лучше… входи… входи… он отказывается умирать, если ты не смотришь.
Второй раз в жизни выдержка полностью оставила Соломона Кадоша и уступила место отчаянному, смертельному страху, на уровне животного инстинкта. Он заорал во все горло, завыл, как раненый волк:
— Оставь его, сволочь!!! Я разнесу тебе башку, грязный ублюдок! — и оглянулся, чтобы схватить палку, или камень, все равно что, главное, прочное и достаточно тяжелое, чтобы высадить дверь или разбить окно…
— Соломон!..
— Эрнест, я здесь!!! Я тебя вытащу…
Их отчаянные голоса снова перекрыл хихикающий голос Райха:
— Незачем ломиться в окно и выносить замки, глупый жид… Дверь-то открыта, так входи, сделай милость, получается, мы только тебя и ждали!
Бросившись к двери, Соломон рванул ее на себя и… распахнул настежь. Засов в самом деле был снят, но крик Эрнеста почти оглушил его и заставил замереть на пороге соляным столбом:
— Стой! Нет! Стой! Соломон! Не входи! Если ты войдешь, он немедленно убьет нас всех… он подожжет дом! Тут все в масле!.. Все вокруг в блядском масле… и я тоже!..
— Да… да… — захихикал Райх. — Все в масле… и мы в масле… И у меня… у меня в руке бензиновая зажигалка!.. Но ты все-таки входи, Кадош. Я не против окрестить тебя огнем… не против… но ты не вознесешься с нами на небеса. Ты попадешь в свой еврейский ад!..
— Соломон, беги!.. Беги отсюда! Позови на помощь!..
«Они не успеют… Если я брошусь за подмогой — этот псих чиркнет адской машинкой, и дом вспыхнет, как солома… Погода сухая и ветреная… они сгорят за десять минут».
На принятие решения оставалось несколько секунд… едва Соломон понял это, паника исчезла. Все варианты возможных действий были плохими, но ему предстояло выбрать наилучший среди наихудших. Прямо сейчас.
Он набрал в легкие побольше воздуха и нырнул в отравленную атмосферу дома, приготовленного для пиршества смерти…
— Аааааааа! — завопил Райх и взмахнул рукой, как проповедник, призывающий еретиков к покаянию. — Ааааааааа! Ты не заберешь его, гнусный иудей… Суровая клятва! Я приговариваю тебя к суровой клятве! * Огонь! Огонь! Мы все пойдем в него… и через него!
***
Дым пожара поднимался в небо багрово-черным столбом. Ревела тревожная сирена. Две пожарные машины въехали на виллу Жана Марэ, в сопровождении машины «Скорой помощи», вход на территорию и дом были оцеплены полицией, что не мешало журналистам, мгновенно примчавшимся к месту происшествия, снимать и записывать свои репортажи.
Встревоженные обитатели соседних домов выглядывали из окон, жители близлежащих улиц, сбежавшиеся на шум сирен и запах дыма, толклись у ворот вместе с журналистами, и всеми правдами и неправдами пытались разузнать, что происходит. Как обычно, никто и ничего не знал достоверно, кроме того, что загорелся садовый флигель, но версий высказывалось множество, от простых и скучных до самых фантастических.
— Где сам месье Марэ? Что с ним?.. Он не пострадал? — этот вопрос все настойчивее звучал из многих уст, но и на него не было точного ответа.
Кто-то пустил слух, что пожар случился по неосторожности садовника, что Жан Марэ был в самом эпицентре, спасал слугу — и сильно обгорел, потому и вызвали «Скорую помощь». Слуху не хотели верить, но признавали, что такое могло случиться, и даже с большей вероятностью, чем история о каких-то злодеях, устроивших намеренный поджог.
Супругов Паскуале****, которые уж точно должны были знать, как там и что, тоже нигде не было видно… и родился новый слух: пострадали как раз Джо и Нини, и месье Марэ спасал из огня именно их. Потихоньку шептались и о молодом художнике, очередном «сердечном друге» хозяина виллы, что-то не поделившим с его неблагодарным сыном, и о поджоге, нарочно устроенном в припадке безумной ревности.
Стражи порядка, стоявшие в оцеплении, стоически молчали и не давали никаких разъяснений… Кордон разомкнулся только однажды, чтобы выпустить с территории сперва медицинскую, а потом полицейскую машины — и часть журналистов сейчас же ринулась следом, чуя, как профессиональные ищейки, что основные действующие лица огненной драмы прямо сейчас перемещаются в госпиталь (а может быть, и в морг…) и в полицейский участок для дачи показаний.
Столь пристальное внимание комиссариата к рядовому возгоранию само по себе красноречиво свидетельствовало, что с пожаром на вилле актера все не так просто… но только двое людей, приехавших к месту происшествия на мотоцикле, знали это наверняка.
***
Отравленный горячий воздух заставлял задыхаться и кашлять, от дыма мучительно слезились глаза, но хуже всего была тоскливая тянущая боль, ритмично сжимавшая горло и сердце — инстинктивный страх смерти, предчувствие агонии… Если поддаться ему, все будет кончено: руки и ноги станут ватными, и останется только упасть на пол, подползти к Эрнесту и…
— Войти в огонь! Войти в огонь!.. Огооонь!
«Нет. Нет. Нет. Я не поддамся… Я вытащу его».
Тонкокостный Эрнест весил не больше семидесяти пяти килограммов, и вынести его на руках из огненно-дурманного пекла не составляло особого труда — но Райх, крепко-накрепко связавший себя с объектом своего безумного вожделения, был куда тяжелее. Дополнительные девяносто килограммов плоти, притиснутой к другой плоти, усложняли задачу на порядок, а пламя, ярко заполыхавшее вокруг, и взметнувшееся вверх по ткани, которой были затянуты стены, когда сумасшедший чиркнул зажигалкой и швырнул ее в масляную лужу, до предела сузило время на спасение…
«Я не вытащу их обоих… если только…»
— Огонь! Огонь! — выкрикивал Райх в исступленном восторге. — Огонь! В руки Господа предаем себя, в руки создавшей нас силы! — но пока что единственными руками, с которыми ему приходилось иметь дело, были руки Эрнеста, хлещущие его почем зря, в тщетных попытках оттолкнуть — и разорвать путы.
Густав же осыпал его поцелуями, кусал, всхлипывал, и вдруг затянул заунывным речитативом:
— Requiem aeternam
