-Как на кладбище… — пробормотал Кадош и ускорил шаг. Древесно-цветочные изыски смотрелись удивительно красиво, но созерцание волшебного сада рождало в душе не безмятежность, а страх и стойкое предчувствие непоправимой беды.
Флигель вынырнул навстречу неожиданно, словно вырос из-под земли; снаружи он выглядел милым и безмятежным — светлые стены, маленькие оконца, забранные зелеными ставнями, черепичная крыша, деревянная дверь… ни дать-ни взять — цветная картинка из книжки со сказками. И все же в нем таилось что-то недоброе, зловещее. Соломон готов был допустить, и даже охотно, что у него просто не в меру разыгралось воображение, потому что он еще не до конца отошел от «дружеского визита» в некое милое, уютное шале вблизи Маттерхорна.
О, это было бы прекрасным вариантом развития событий, и никогда еще доктор Кадош так сильно не хотел на сто процентов ошибиться в своих подозрениях.
Галлюцинации, сны наяву, тревожность на грани панической атаки сильно путали планы и выглядели очень неприятно с медицинской точки зрения, но в то же время угрожали только ему. Да и не то чтобы угрожали — скорее, их следовало воспринимать, как предупредительные дорожные знаки, желтый сигнал светофора:
«Эй, месье, а ну-ка, полегче на поворотах, сбавьте скорость… меньше кофе и никотина, больше сна и прогулок на свежем воздухе…»
Если подправить режим дня, контролировать давление, правильно подобрать препарат из группы ноотропов, и если ни энцефалограмма, ни рентген не покажут ничего катастрофического, то, возможно, все обойдется. Ни Эрнест, ни брат даже не узнают о возникшей проблеме, ни к чему их волновать. Он справится и сам… вот только бы сейчас все разрешилось мирно и без дурных последствий.
Соломон не молился вслух — это было бы слишком глупо и мелодраматично, но то, что он твердил про себя, снова и снова, напоминало пресловутые ритмизованные строки, которые читают в синагоге или любом другом «доме Божьем», посвященном высшему существу, способному по своему усмотрению менять судьбы людей, губить или спасать:
«Пусть я буду неправ… Пусть я открою дверь и увижу Торнадо в компании милого старичка, похожего на Оле-Лукойе или Папу Ноэля… Пусть они растирают коренья в ступке вместе с зубами змеи… или пьют кофе с пчелиным ядом… или варят какой-нибудь бальзам из сорока пяти трав… пусть Эрнест разозлится на «слежку», пусть высмеет меня, назовет ревнивым дураком — а я такой и есть — но зато потом мы обнимемся и уйдем отсюда вместе…»
Ладони у него вспотели, кровь прилила к лицу, и все мышцы точно скручивало от напряжения, как перед дракой или автомобильной гонкой по пересеченному маршруту. Как ни странно, его это даже обрадовало: телесные симптомы подтверждали, что он нездоров, или, во всяком случае, настолько утомлен и выбит из колеи, что мозг, как перегретый радиоприемник, выдает в эфир помехи и бессмысленные сигналы…
Оставалось только убедиться своими глазами, что реальность именно такова, и день можно будет считать удачным.
…Еще за несколько метров от флигеля Соломон почувствовал густой, вязкий, сладковатый аромат, чем-то похожий на запах ландышей, но гораздо более навязчивый, тяжелый, перемешанный не то с тухлятиной, не то с болотными травами. В удушающий растительный шлейф вплетался весьма характерный запах расплавленного воска и горящей древесины… Значит, внутри жгли свечи и топили камин… ну что ж, неудивительно — какая же алхимия без открытого огня?..
Соломону живо представились реторты, тигли, и пресловутый атанор**, внутри которого свершались превращения веществ, и мог родиться даже философский камень: в детстве и юности он сам упивался историями про Николаса Фламеля, Калиостро и Джордано Бруно. Эрнест был моложе него всего на восемь лет, но во многих отношениях оставался пылким мальчишкой, верящим в сказки и фантастические преображения…
Тут Соломону следовало бы улыбнуться и сентиментально вздохнуть, вместо этого он просто сделал обычный вдох и едва не закашлялся: сладкий цветочно-болотный запах сделался еще более отвратительным, нестерпимым, он проникал в мозг и распространялся, как мигрень.
Ему припомнились прекрасные белые цветы, с бутонами в виде бокала для шампанского, и фиолетовой сердцевиной, растущие в низине около пруда, где они с братом часто играли в детстве. Те цветы пахли так же одуряюще-сладко, и тоже вызывали головную боль, но от них было невозможно оторвать взгляд… После того, как братья решили сделать маме сюрприз и собственноручно набрали целый букет из белоснежных бутонов с лиловыми венчиками, перепуганная фрау Эстер велела немедленно выбросить его, восклицая:
«Это яд! Яд!»
Они и сами все быстро поняли, потому что их целый час рвало. Сид и Лис навсегда запомнили, как выглядит дурман, и почему его нужно обходить стороной, а позже Соломон, уже будучи студентом-медиком, в курсе фармакологии изучил все свойства Datura stramonium, и воздействие этого растения на организм — но, оказывается, подзабыл запах… и вот теперь он снова всплыл в памяти, забил ноздри и разогнал пульс до лихорадки.
Кадош вытащил из кармана носовой платок и прижал его к нижней части лица; затем сбавил шаг, и, ступая осторожно, почти бесшумно — как кот на охоте или балетный танцовщик — подобрался к флигелю и заглянул в ближайшее окно (рама была распахнута внутрь, а наружный ставень прикрыт только наполовину).
Внутри было светло. Горели свечи, много свечей: они стояли и на подоконнике, и на столе, и на длинных деревянных козлах, зачем-то вытащенных на середину комнаты, и на полу… в виде круга. А в центре круга, на расстеленных одеялах, лежала какая-то чудовищная конструкция из человеческой плоти, до странности похожая на «витрувианского человека» Да Винчи: четыре руки, четыре ноги, раскинутые в стороны, изображающие косой крест. Два тела, плотно прижатые друг к другу.
Мужчина лежал на мужчине, плотно обвязавшись железной цепью — и еще веревкой…
В клубах ароматического дыма, в тусклом мерцании свечей и лампад, невозможно было сходу разобраться в происходящем и распознать, кто это такие: страстные любовники, насильник и жертва, или… мертвые самоубийцы. Ожившая мрачная картина Гойи — то ли сатанинский шабаш ведьм, то ли Сатурн, пожирающий своего сына.
Два тела лежали на полу, и Соломон не сомневался, что одно из них принадлежит Эрнесту. Темный ужас с эффектом дежа вю объял сознание, когда через мгновение он услышал и узнал голос возлюбленного, сдавленный и слабый:
— Помогите!.. Помогите… кто-нибудь!.. — и другой голос — тоже знакомый — голос Густава Райха, голос безумца, который принялся ласково увещевать:
— Тише, прекрасный… тише! Мы здесь одни… никто
