Потом ему послышались стоны — громкие, мучительные, они доносились справа, слева, сверху, и снизу, из-под палубы — сразу отовсюду… На палубе появились люди, много людей: мужчины, женщины, и полулюди, напоминающие сатиров, гномов и фей… Полностью голые, они занимались разнузданным сексом, по двое, по трое, по пятеро, сплетались в живые клубки, без разбора возраста и пола, и вся эта вздыхающая, стонущая, маслянисто поблескивающая масса человеческой и животной плоти, пахнущая мускусом, одновременно двигалась, подрагивала, извивалась.
Зрелище было настолько ярким и отвратительным, что Соломон ощутил рвотный позыв; испугавшись, что не справится с ним, он перегнулся через борт яхты… и увидел в воде Эрнеста.
Обнаженное тело, раскинув руки и ноги, качалось в волнах, длинные волосы плавали вокруг лица, как темные водоросли. Глаза Эрнеста были закрыты, он был смертельно бледен, до синевы, но он дышал — Соломон видел, как поднимается и опускается грудная клетка.
— Эрнест!.. Mein Liebe… я здесь! Я сейчас тебя вытащу… — отчаянно крикнул Кадош и сорвал пиджак, собираясь прыгнуть в воду… но тут кто-то вцепился ему в спину, в плечи, в шею, в волосы, его оглушили чудовищные вопли и смрад, похожий на запах горелой плоти.
Он отчаянно сражался с невидимыми монстрами, и в то же время видел, как в воде к Эрнесту подбирается нечто темное, страшное, похожее на громадного спрута, и постепенно обвивает своими щупальцами, чтобы утащить на дно, удавить или выпить заживо.
— Эрнест, нет!.. Нет!.. Боже милосердный, нет! — Соломон не верил в библейского бога, никогда ему не молился, и считал равно нелепыми как угрозы, так и обещания любой религии, Высший Разум был для него лишь архитектором, создавшим в гармонии структуру мира и запустившим процессы молекулярного обмена… но сейчас из самых потаенных глубин души наружу вырвалась горячая мольба, словами Давидова псалма, который он запомнил еще в далеком детстве, когда дедушка и бабушка водили его в синагогу:
— Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою: ибо жертвы Ты не желаешь, — я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу — дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже… (3)
Беспощадное солнце над головой погасло или заволоклось облаками… Свежий прохладный ветер овеял Соломона, прогнал страх и боль, и все, что он видел перед собой, исчезло: яхта, море, монстры и морские чудовища, и Эрнест, замерший в воде…
Кадош вздрогнул и очнулся от морока. Он снова был в Ницце, на площади Массены, сидел на каменном бортике фонтана… и не испытывал никаких физических страданий, и ни малейшего неудобства, кроме затекших шеи и спины.
Рядом с ним стоял полицейский и настойчиво тряс за плечо:
— Месье! Месье! Очнитесь! Месье! Что с вами?
— Я в порядке. Прошу прощения. — Соломон поднялся. Ноги тоже затекли и слегка замерзли, но больше не дрожали, и не было никаких проблем с тем, чтобы сохранять равновесие. Симптомы, так напугавшие его от силы полчаса назад, полностью исчезли, как будто их и не было.
Полицейский внимательно вгляделся в него, слегка потянул носом, чтобы определить степень опьянения, но не учуял алкоголя и строго сказал:
— Здесь нельзя спать. Вы должны найти для отдыха другое место.
— Да, месье. Я именно так и поступлю.
Машинально отвечая полицейскому, Соломон еще раз прислушался к себе, стараясь не упустить ни одного телесного сигнала. Все было в порядке. Мысли не путались, зрение и слух были четкими, сердце билось в ровном ритме, в груди не болело. Единственное, о чем стоило тревожиться — недавняя галлюцинация… и содержание сна, тоже больше похожего на галлюцинацию или наркотический трип. Бессознательное на всех доступных языках кричало Соломону:
«Ты нужен Эрнесту прямо сейчас! Что бы с ним ни происходило — ты нужен ему прямо сейчас!»
***
Он наконец-то был в его руках. Наконец-то, наконец-то он был полностью в его руках! — не только символически, но и физически. Демон, слуга Сатаны, с душой черной, как сажа, но прекрасный ликом и телом, как светозарный ангел… Ну что ж, и сам Люцифер был когда-то ангелом.
Густав не устоял перед соблазном и провел по меньшей мере полчаса, просто любуясь обнаженным Эрнестом, лежащим прямо на полу хижины, на двух толстых одеялах, и погруженным в глубокий колдовской сон…
Сперва «садовник» планировал связать пленника и прикрутить к деревянным козлам, но отказался от своей затеи, как только понял, что ядовитые травы сделали свое дело и успешно разлучили сознание и тело. Виконт стонал и бредил во сне, глазные яблоки быстро двигались под сомкнутыми веками, чуть приоткрытые губы потемнели от прилива крови, покрытая испариной кожа была холодной, а прерывистое дыхание — горячим.
Ооооо… как же он был прекрасен. Немыслимо, невозможно и греховно прекрасен!
Руки, безвольно раскинутые в стороны, одновременно изящные и сильные, точно изваянные из белого мрамора, ровные широкие плечи с тонкими ключицами, идеально пропорциональный торс были руками, плечами и торсом Антиноя или Аполлона… а может быть — святого Себастьяна. Густав всегда терпеть не мог изображения этого святого, находя их чересчур сладострастными, теперь же вспоминал их с восхищением и упоением, и в каждом находил сходство с Эрнестом.
Лишенный одежды, этих доспехов приличия, виконт выглядел совсем молодым, не старше двадцати восьми лет, и Густав, понимая, что все это лишь козни врага рода человеческого, не мог сдержать восхищения и жадного желания коснуться этой сверкающей плоти, хоть ненадолго приобщиться к таинству неземной красоты, причаститься ею, испить из чаши наслаждения.
— Ты прекрасен, — бормотал он, поспешно раздевшись сам и прильнув к телу Эрнеста. — Прекраснее всего, что я когда-либо видел… ты, должно быть, не демон, ты ангел во плоти, ангел, сброшенный на землю за свой проступок, и обреченный скитаться среди смертных, проверяя на прочность их целомудрие… Я должен убить тебя… чтобы наказать еврея… за его гордыню и похоть… я должен принести тебя в жертву донне Исаис… оооо, ооооо… она жаждет, жаждет твоей сладкой плоти, жаждет омочить губы в твоей крови… но я не хочу убивать тебя, прекрасный… хочу насладиться тобой живым…
Напрягшийся член Эрнеста вздрагивал в его руке, словно отвечал на сбивчивые, безумные речи теплым возбуждением, и Густав, лаская тело виконта, с непривычным удовольствием и волнением, играл с собственной эрекцией, стараясь всеми силами продлить мгновения незнакомого счастья.
— Ты служишь дьяволу, а я — Богу… Я Божий слуга… я ловлю таких, как ты…уничтожаю
