– Солнце заходит, – нетерпеливо повторил Ланнон.

– Посмотри, – настаивал Хай, и Ланнон подошел к нему.

– Смотри! – Хай указал на ноги короля, и Ланнон нахмурился и сдержал дыхание.

Ноги Манатасси были чудовищно искажены, глубокая щель между пальцами шла до середины ступни, так что ступня напоминала лапу сверхъестественной птицы. Ланнон невольно отступил, делая знак солнца, чтобы отвратить зло.

– У него лапы птицы, священной птицы солнца Баала. – Шепот и гул среди зрителей усилились. Они с любопытством приблизились.

Хай повысил голос. «Я объявляю, что этот человек помечен божьим знаком. Он не может быть послан вестником».

И в этот момент солнце скрылось за горизонтом, в воздухе стало темно и прохладно.

Ланнон дрожал от гнева, губы и лицо у него побледнели, на щеке четко выделялась черная полоска раны.

– Ты бросил мне вызов! – негромко сказал он, но голос его дрожал от гнева.

– Он помечен богом! – возразил Хай.

– Не прячься за своими богами, жрец. Мы с тобой оба знаем, что решения Баала принимает Хай Бен- Амон.

– Величество! – выдохнул Хай при этом обвинении, при этом ужасном богохульстве.

– Ты бросил мне вызов, – повторил Ланнон. – Ты сделал этого варвара недосягаемым для меня, ты хочешь поиграть со мной в игру политики и власти.

– Это неправда, мой господин. Я не посмел бы.

– Ты посмел, жрец. Ты посмел бы украсть зубы из пасти живого Великого Льва, если бы это пришло тебе в голову.

– Мой господин, я твой самый верный...

– Предупреждаю тебя, жрец, будь осторожен. Ты высоко летаешь в четырех царствах, но помни, что делаешь это только благодаря мне.

– Я это хорошо знаю.

– Я, который вознес тебя, так же легко могу и низвергнуть.

– И это я знаю, мой господин, – покорно сказал Хай.

– Тогда отдай мне варвара, – потребовал Ланнон, и Хай взглянул на него с выражением глубокого сожаления.

– Я не вправе его отдать, мой господин. Он принадлежит богам.

Ланнон гневно зарычал и схватил амфору с вином. Он швырнул ее Хаю в голову, и тот покорно увернулся. Амфора ударилась о кожаную стену палатки, которая смягчила удар, и амфора, не разбившись, упала на пол, вино вылилось из горлышка и впиталось в сухую землю.

Ланнон вскочил на ноги, возвышаясь над Хаем, протягивая к нему сжатые кулаки, глаза его смотрели жестко, толстые золотые кольца плясали на плечах, он дрожал от гнева.

– Иди! – сдавленным голосом приказал он. – Уходи быстрее, иначе...

Хай не стал дожидаться объяснения.

Ланнон Хиканус вышел из Сетта с охраной в шестьсот человек, и Хай смотрел ему вслед со стен гарнизона. Он предчувствовал неприятности и свою уязвимость без царской милости.

Хай смотрел, как небольшой отряд проходит между рядами легиона, на Ланноне была легкая одежда, он простоволос, и его золотые волосы сверкают в лучах солнца. Охрана была в нагрудниках и шлемах, с луками, мечами и копьями. Рядом с Ланноном шел маленький пигмей, начальник охоты бушмен Ксаи. Он всегда, как тень, рядом с царем.

Легион приветствовал Ланнона, голоса солдат ясно доносились снизу, и Ланнон прошел в ворота. Он выше всех окружающих, улыбающийся, гордый и прекрасный.

Он поднял голову, увидел на стене Хая, и улыбка на его лице уступила место яростной гримасе; не обращая внимания на нерешительный салют Хая, Ланнон прошел в ворота и двинулся по дороге, ведущей на юг, в срединное царство.

Хай смотрел, пока лес не скрыл отряд из виду, потом повернулся, чувствуя себя очень одиноким. Пошел туда, где на соломенной постели умирал король-раб в углу палатки Хая.

В усиливающейся жаре утра резко разносился гнилой запах раны, похожий на вонь болот или давно погибшего животного.

Одна из старух рабынь обкладывала тело компрессами, пытаясь уменьшить жар. Она подняла голову и на вопросительный взгляд Хая лишь покачала ею. Хай присел рядом с матрацем и коснулся кожи короля. Она была сухой и горячей, Манатасси бредил.

– Пошли за надсмотрщиком, – раздраженно приказал Хай. – Пусть снимет эти цепи.

Поразительно, как лихорадка съедает плоть с этого огромного скелета, под кожей проступают кости, лицо съеживается, кожа меняет цвет со сверкающего пурпура на сухой пыльно-серый.

Рана в паху раздулась, стала горячей и твердой, покрылась дурно пахнущим струпом, из которого медленно сочилась водянистая зеленовато-желтая жидкость. С каждым часом жизнь в короле-рабе, казалось, затухает, тело его становится все более горячим, рана разбухает, она уже размером с мужской кулак.

На следующий день в полдень Хай в одиночестве вышел из лагеря и поднялся на холм, где мог быть наедине со своим богом. Здесь, в долине большой реки, солнечный бог казался присутствующим повсюду, и его обычно приятное и теплое внимание становилось угнетающим. Казалось, он заполняет все небо, он бьет по земле своими лучами, как молот кузнеца по наковальне.

Хай произнес вступительную молитву, но поверхностно, бормотал строки, потому что сердился на своих богов и хотел, чтобы они знали о его неудовольствии.

– Великий Баал, – он опустил более пышные титулы и сразу перешел к главной теме своего протеста: – следуя твоему несомненному желанию, я спас человека, на котором твой знак. Я не собираюсь жаловаться и не хочу усомниться в мотивах твоих действий, но должен сказать, что это дело было нелегким. Мне пришлось многим пожертвовать. Я ослабил положение верховного жреца Баала при дворе царя, естественно, я думаю не о себе лично, а только о своем влиянии как твоего агента и слуги. То, что ослабляет меня, ослабляет и преклонение перед богами, – с удовлетворением сказал Хай: это несомненно привлечет их внимание. Хай чувствовал, что он поступает правильно, пора кое о чем заявить, чтобы укрепить нити взаимных обязательств.

– Ты знаешь, что ни один твой приказ не был для меня слишком труден, под все тяжести, которые ты на меня возлагал, я с радостью подставлял плечо, потому что всегда верил в твою мудрость и справедливость.

Хай замолк, чтобы перевести дух и поразмыслить. Он сердился, но не хотел давать волю языку. Он оскорбил царя, не стоит оскорблять и богов. Он приступил к заключительному обращению.

– Однако в случае с этим отмеченным божьим знаком варваром у меня нет такой уверенности. Я дорогой ценой спас его – но с какой целью? Неужели теперь он должен умереть? – Хай снова помолчал, чтобы бог усвоил вопрос.

– Я прошу тебя самым почтительным образом, – Хай добавил ложку меду, – сделать твои намерения ясными для меня, твоего самого внимательного и покорного слуги.

Хай снова помолчал. Смеет ли он использовать более сильные выражения? Решил, что не стоит. Напротив, он обе руки расставил в жесте бога-солнца и запел хвалу Баалу, со всем искусством и красотой, на какие был способен. Его голос, сладкий и дрожащий, разносился в жаркой тишине дикой местности и способен был заставить богов заплакать. Когда последняя чистая нота замерла в нагретом воздухе, Хай вернулся в лагерь и бронзовой бритвой разрезал огромное вздутие в паху короля. Манатасси в бреду закричал от боли, и из раны полился желтый зловонный гной. Хай приставил к открытой ране припарки из прокипяченного зерна, завернутого в чистую ткань; ткань тоже была прогрета, чтобы прогнать яд. К вечеру лихорадка прошла, Манатасси лежал истощенный, но спал естественным сном. Хай стоял над ним, улыбаясь и чувствуя себя счастливым. Он чувствовал, что выиграл сражение за этого гиганта, вырвал его из темных челюстей смерти своей молитвой и стараниями. Он испытывал гордое чувство собственника, и когда старуха рабыня принесла ему чашу доброго зенгского вина, Хай высоко поднял ее, приветствуя спящего