смотрели полные ярости глаза.

– Откуда у тебя язык венди?

– У меня много языков, – заверил его Хай. – Кто ты?

– Манатасси, король венди! – Хай перевел его ответ Ланнону.

– Скажи ему, что он больше не король, – выпалил Ланнон, и Манатасси в ответ улыбнулся. Улыбка у него была страшной, толстые пурпурные губы раздвинулись, обнажив сильные белые зубы, в глазах по- прежнему пылала ненависть.

– Пятьдесят тысяч воинов венди по-прежнему называют меня королем, – ответил он.

– Король-раб для народа рабов, – рассмеялся Ланнон, а потом спросил: – Ну, что скажешь, Хай? Разве он не опасный враг? Разве можно позволить ему жить?

Хай оторвал взгляд от короля-раба и задумался над вопросом, стараясь рассуждать логически, но находя это трудным. У Хая возник неожиданный, но сильный собственнический интерес к Манатасси. Сила этого человека, его самообладание, проявленное им воинское искусство вместе с хитростью, умом и странной дымящейся глубиной произвели на Хая впечатление. Хай может взять его себе, даже перед Ланноном он может заявить на него право, и ему очень хотелось это сделать, потому что он чувствовал тут большие возможности. Взять этого человека и выучить его, сделать цивилизованным – что из него выйдет? Он почувствовал возбуждение от этой мысли.

– Я думаю нет, – самому себе ответил Ланнон. – С первого момента, как я увидел его на вершине холма, я понял, что он опасен. Смертельно опасен. Не думаю, что мы можем позволить ему жить, Хай. Из него получится прекрасный вестник богам. Посвятим его Баалу и пошлем в качестве вестника, чтобы выразить нашу благодарность за исход кампании.

– Мой господин, – Хай говорил негромко, чтобы слышал только Ланнон, – У меня какое-то чувство к этому человеку. Я чувствую, что могу просветить его, показать ему истинных богов. Он молод, мой господин, я поработаю над ним, а когда он будет готов, мы сможем вернуть его его народу.

– Птицы что ли выклевали твой мозг? – Ланнон изумленно взглянул на Хая. – Зачем нам возвращать его его людям, если мы столько сил потратили, чтобы захватить его.

– Мы смогли бы сделать его союзником, – Хай отчаянно старался объяснить свою мысль. – Благодаря ему мы смогли бы заключить договор с племенами. И он послужил бы безопасности наших северных границ.

– Договор с варварами! – Теперь Ланнон рассердился. – Что за вздор? Ты говоришь – безопасность наших северных границ? Одно и только одно обезопасит наши северные границы – острый меч в сильной руке.

– Мой господин, выслушай меня.

– Нет, Хай. С меня хватит. Он должен умереть – и вскоре. – Ланнон встал. – Сегодня на закате. Подготовь его к отправке. – И Ланнон ушел.

– Распустить легион, – приказал Хай командирам и кивнул надсмотрщикам, чтобы они увели пленника. Но Манатасси сделал шаг вперед, таща за собой на цепях двух человек.

– Высокорожденный! – обратился Манатасси к Хаю, который удивленно повернулся. Он не ожидал такого уважительного обращения.

– Что?

– Смерть? – спросил Манатасси, и Хай кивнул.

– Смерть, – признал он.

– Но ты защищал меня? – снова спросил Манатасси, и Хай снова кивнул.

– Почему? – настаивал король-раб, и Хай не смог ответить. Он развел руки в жесте усталости и непонимания.

– Уже дважды, – сказал король-раб. – Вначале ты повернул лезвие, которое могло меня убить, а теперь ты вступился за меня. Почему?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Ты чувствуешь связь, связь между нами, – объявил Манатасси, и голос его стал низким и мягким. – Связь духа. Ты чувствуешь ее.

– Нет. – Хай покачал головой и заторопился из палатки. Большую часть дня он работал над свитками, записывая ход кампании, описывая пожар города и битву у брода, перечисляя боевые награды и количество взятых рабов, добычу и славу, но не мог заставить себя написать о Манатасси. Этот человек скоро умрет, пусть и память о нем умрет вместе с ним, пусть не тревожит она больше живущих. В памяти Хая всплыла фраза, сказанная Ланноном – «черный зверь», и он так назвал плененного короля.

В полдень он поел с Бакмором и несколькими другими молодыми офицерами, но его настроение оказалось заразительным, и обед прошел неудачно, разговоры были сдержанными и неестественными. Потом Хай провел час со своими адъютантами и квартирмейстерами, занимаясь делами легиона, потом упражнялся с топором, пока пот не побежал по его телу ручьями. Он выскреб свое тело, смазал его маслом, надел свежую одежду для жертвоприношения и пошел к палатке Ланнона. Ланнон совещался с группой своих советников и чиновников, они сидели вокруг него на подушках и шкурах. Ланнон поднял голову, улыбнулся и подозвал Хая.

– Чаша вина со мной, Хай. Пройдет немало дней, прежде чем мы сможем выпить другую, потому что завтра на рассвете я тебя покидаю.

– Почему, мой господин?

– Возвращаюсь в Опет, и как можно быстрее. Предоставляю тебе получше распорядиться рабами и скотом.

Они выпили вместе, обмениваясь внешне бессвязными репликами старых друзей. При этом Хай все время подводил разговор к судьбе Манатасси, а Ланнон искусно переводил его на другие темы. Наконец в отчаянии Хай прямо сказал:

– Король венди, мой господин. – И замолк, потому что Ланнон с силой ударил чашей, так что она треснула и осадоккрасного вина пролился на шкуры, на которых они сидели.

– Ты слишком много себе позволяешь. Я приказал его убить. Вопрос решен.

– Я считаю это ошибкой.

– Оставить его жить – значительно более серьезная ошибка.

– Мой господин...

– Хватит, Хай! Довольно, я говорю! Иди и пришли его.

На закате короля венди привели на берег реки – открытую площадку под стенами гарнизона Сетта. Он был одет в кожаный плащ с вышитыми символами Баала, и на нем были символические цепи жертвы. Хай стоял с жрецами и аристократами, и когда привели обреченного короля, его глаза остановились на Хае. Ужасные желтые глаза, казалось, впились в его плоть, извлекли душу Хая через глазные зрачки.

Хай начал ритуал, распевая проскомидию – дароприношение, совершая поклонение пламенеющему лику бога в западной части неба, и все это время он чувствовал проникающий в самую его суть взгляд короля.

Помощник передал ему топор с грифами, отполированный и сверкающий красным и золотым в последних лучах солнца. Хай подошел к стоявшему Манатасси и посмотрел на него.

Надсмотрщики сделали шаг вперед и сорвали плащ с плеч жертвы. Теперь, если не считать золотых цепей, он стоял обнаженный и величественный. Сандалии из невыделанной кожи в него сняли. Надсмотрщики ждали с цепями в руках, по сигналу Хая они собьют жертву на землю. Его шея будет подставлена под удар.

Хай колебался, не в состоянии оторваться от этих яростных желтых глаз. С усилием он оторвал взгляд и посмотрел вниз. Он уже начал подавать сигнал, но рука его застыла. Он смотрел на голые ноги Манатасси.

Вокруг беспокойно зашевелились зрители, посматривая на горизонт, где солнце быстро уходило за деревья. Скоро будет слишком поздно.

Хай по-прежнему смотрел на ноги Манатасси.

– Солнце заходит, жрец! Руби! – Резко сказал Ланнон, и звук его гневного голоса, казалось, разбудил Хая. Он повернулся к Ланнону.

– Мой господин, ты должен это увидеть.