И вот неожиданно Танит мертва, и поэт оплакивает свою утрату, он видит ее смерть как полет птицы, белые руки блестят, как распростертые крылья, ее последний крик отдается в пустоте неба и трогает сердца самих богов. Жалобы Хая – мои жалобы, его голос – мой голос, его ужасы и победы стали моими, и мне казалось, что Хай – это я, а я – зто Хай.

Я вставал рано и ложился поздно, ел мало, и лицо мое осунулось и побледнело, это лицо смотрело на меня из зеркала дикими глазами.

И неожиданно ворвалась реальность, разбив хрупкие хрустальные стены моего волшебного мира. Лорен и Салли прилетели на одном самолете в Лунный город. Пытка, от которой я старался убежать, началась заново.

Снова я попытался спрятаться. Своим святилищем я избрал архив и все дни проводил там, стараясь избежать контактов с Салли и Лореном. Конечно, оставался еще ужасный час ежедневного общего ужина, я пытался улыбаться и присоединиться к болтовне и обсуждениям, старался не замечать взглядов и улыбок, которыми обменивались Салли и Лорен, пока не представлялась возможность уйти.

Дважды ко мне подступал Лорен.

– Бен, что-то происходит.

– Нет, Лорен. Нет, клянусь тебе. Ты ошибаешься. – И я опять сбегал в тишину архива.

Тут меня ждало спокойное общество Рала и физическая работа по каталогизированию, фотографированию и упаковке кувшинов; я находил и другие отвлечения. Это помещение в течение почти двух тысяч лет оставалось стерильным, лишенным жизни, пока мы его не раскрыли. Теперь у него развивалась собственная экология, вначале появились крошечные комары, затем песчаные мухи, муравьи, пауки, моль и наконец семейство маленьких коричневых ящериц гекко. Я начал снимать на кинопленку это постепенное заселение архива.

Много часов проводил я неподвижно, сидя со своей камерой, ожидая, пока будет возможность сделать нужный кадр какого-нибудь насекомого, и именно так я сделал последнее крупное открытие в Лунном городе.

Я работал один в дальнем конце архива, возле стены, на которой выгравировано изображение солнца. Одна из ящериц гекко пробежала по стене и каменному полу. В том месте, где лежал боевой топор, когда мы его обнаружили, ящерица остановилась. Она застыла, мягкая кожа на горле слабо пульсировала, а маленькие черные глазки блестели в ожидании. Тут я увидел насекомое, за которым охотилась ящерица. Белый мотылек, который неподвижно сидел, сложив крылья, на изображении солнца.

Я быстро достал камеру, установил выдержку и подключил вспышку. Медленно занял позицию, с которой удобно было снимать мотылька, и ждал, а ящерица приближалась серией быстрых скачков. В двенадцати дюймах от мотылька она снова остановилась и, казалось, собирается с силами для нападения. Я ждал, затаив дыхание, держа палец на спуске затвора. Ящерица прыгнула, и я включил вспышку.

Ящерица застыла, мотылек был зажат у нее в пасти. Потом она повернулась и вниз головой устремилась к полу. Достигнув угла между стеной и полом, она исчезла, а я рассмеялся ее нелепому бегству.

Я свернул пленку, отключил лампу-вспышку, вернул аппарат в чехол и уже собирался продолжить работу, когда в голову мне внезапно пришла мысль. Я вернулся к задней стене архива, к тому месту, где исчезла ящерица, и наклонился, осматривая соединение стены и пола. Оно казалось сплошным, я не видел ни трещины, ни отверстия, в котором могла скрыться ящерица. Заинтригованный ее исчезновением, я принес дуговую лампу с кабелем и поставил ее так, чтобы луч ярко освещал стену.

И стал на четвереньках ползать вдоль стены. Я чувствовал, как сердце начинает биться, как боевой барабан, слышал гул крови в ушах, ощущал теплоту своих щек. Рука, которой я доставал перочинный нож, дрожала, и я чуть не сломал ноготь, стараясь открыть нож.

Потом стал прощупывать ножом тонкую покрытую пылью линию, разделявшую стену и пол. Лезвие ножа на всю глубину ушло в щель.

Я сидел на корточках и смотрел на стену, изображение солнца отбрасывало при свете дуговой лампы призрачные тени.

– Может быть, – сказал я вслух, – очень может быть... – И снова начал пресмыкаться перед образом Баала, как будто был одним их его почитателей. Лихорадочно прощупывал щели на полу и стене. Они были сглажены, склепаны, стали почти невидимы. Необычная тщательность, с который удалялись следы щелей, убеждала в том, что здесь скрывается что-то важное. Здесь искусство каменщиков намного превосходило исполнение потолка туннеля, где через щели просачивалась тончайшая пыль.

Я вскочил и начал расхаживать взад и вперед вдоль слепой стены. Впервые с момента возвращения в Лунный город я ожил. Кожу покалывало, походка стала пружинистой, я сжимал и разжимал кулаки, мозг был охвачен возбуждением.

– Лорен, – вспомнил я неожиданно. – Он должен быть здесь. – Я почти бегом выскочил из архива, пронесся по туннелю. В деревянной будке, закрывавшей вход в туннель, сидел охранник, положив ноги на стол. Воротник его мундира был расстегнут, шапка сидела косо на голове. На стене рядом свисал оружейный пояс, из кобуры торчала черная рукоять пистолета. Он поднял голову от газеты, показалось лицо с носом крючком и холодными голубыми глазами.

– Привет, док. Торопитесь?

– Болс, можете связать меня с мистером Стервесантом? Попросите его немедленно прийти сюда.

Когда появился Лорен, я стоял на коленях перед изображением солнца.

– Ло, иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.

– Эй, Бен! – рассмеялся Лорен, и мне показалось, что у него на лице отразилось радостное облегчение. – Впервые за две недели вижу, как ты улыбаешься. Боже, я о тебе беспокился. – Он хлопнул меня по плечу, продолжая смеяться. – Теперь ты опять похож на старого Бена.

– Ло, взгляни на это. – И он наклонился рядом со мной.

Десять минут спустя он уже не улыбался, лицо его стало холодным и напряженным. Он смотрел на стену своими бледно-голубыми глазами, будто видел сквозь нее.

– Ло, – начал я, но он властным жестом заставил меня замолчать. Взгляд его не отрывался от стены, и мне показалось, что он прислушивается к какому-то не слышному мне голосу. Я смотрел на это холодное богоподобное лицо почти со сверхъестественным страхом. Меня охватило предчувствие чего-то необычного.

Медленно, шаг за шагом, Лорен приближался к изображению солнца. Рука его легла на центр большого диска. Пальцы были расставлены, будто повторяли изображение. Он начал нажимать на стену, я видел, как становятся плоскими прижатые к стене кончики пальцев, меняя форму под нажимом руки.

Несколько долгих секунд ничего не происходило, потом неожиданно стена сдвинулась. Никаких звуков, никакого скрежета по заржавевшим бороздам, вся стена начала поворачиваться вокруг скрытой оси. Громоздкое целенаправленное движение, открывшее прямоугольное отверстие – еще один проход, скрывавшийся за символом Баала.

Глядя в это темное доисторическое отверстие, я, не поворачиваясь к Лорену, прошептал: «Как ты это сделал, Ло? Как догадался?»

Он ответил удивленным тоном: «Я знал. Просто знал, и все». – Мы оба снова замолчали, глядя в отверстие. Меня охватил неожиданный не поддающийся контролю страх, страх того, что мы обнаружим там.

– Давай свет, – приказал Лорен, не отводя взгляда от отверстия. Я принес переносную дуговую лампу, и Лорен взял ее у меня. Он прошел в отверстие, и я последовал за ним.

Перед нами в глубину уходил туннель под углом примерно в сорок пять градусов. Он был семи футов шести дюймов высотой и девяти футов шириной. В полу пролет каменных ступеней. Ступени стерты, края их закруглены и сглажены. Стены и потолок туннеля из неукрашенного камня, а глубины туннеля скрыты от нас тенью и тьмой.

– Что это? – Лорен указал на два круглых предмета, лежавших вверху лестницы. Я увидел блеск бронзовых розеток.

– Щиты, – ответил я. – Боевые щиты.

– Кто-то уронил их в спешке.

Мы осторожно перешагнули через них и начали спускаться по лестнице. Всего оказалось 106 ступеней, каждая шести дюймов высотой.