рекламировать заранее мой удар.

Мы с Элдриджем убедились, что экспонаты, привезенные из Африки, в безопасности в сейфе Общества, потом Элдридж доставил мне несколько неприятных минут, везя в своем сатанинском красном мини по Лондону в Дорчестер в часы пик. Мы четыре раза объехали Гайд Парк Корнер, Элдридж при этом свирепо бранился, а я держался за ручку, готовый в любое мгновение выскочить, прежде чем Элдридж умудрился прорезать поток машин и свернуть на Парк Лэйн.

Оба мы еще дрожали от испытанного. Я провел Элдриджа в коктейль-бар и влил в него пару двойных Джилби, а потом оставил его. У меня были планы на вечер, а уже почти шесть.

Когда я подошел к лифту, оттуда вышла Салли. Я мысленно извинился перед парикмахером. Он оставил ее волосы свободными и туманными. А вот с лицом проделали что-то волшебное. Оно все превратилось в глаза и мягкий розовый рот. На ней было летящее зеленое платье до полу, которое гармонировало с цветом глаз.

– Бен, – она быстро направилась ко мне. – Хорошо, что я тебя нашла. Я тебе оставила записку под дверью. Насчет вечера. Мне очень жаль, Бен, но я не смогу. Прости.

– Ничего, Сал. Мы ведь окончательно не договаривались, – сказал я, скрывая свое разочарование за улыбкой, так как мои планы рухнули, как карточный домик.

– Мне нужно с ними повидаться. Старые друзья, Бен. Специально приезжают из Брайтона.

Я отправился в номер Лорена и в ожидании его возвращения болтал с Хилари и детьми. В семь тридцать он позвонил, и Хилари, поговорив с ним, передала мне трубку.

– Я надеялся поужинать вместе, Бен, но я занят и неизвестно когда освобожусь. Десятая статья контракта никуда не годится. Сейчас мы пытаемся переделать ее. Поужинай с Хилари вместо меня.

Но Хилари заявила, что устала и хочет пораньше лечь спать. Я поужинал один у Айзова, настоящая кошерная пища, начиная с рубленой печени с луком. Потом пересек улицу и посидел у Реймонда, наблюдая, как красивейшие девушки Лондона за деньги снимают с себя одежду. Угнетающее зрелище. Я почувствовал себя еще более одиноким и подавленным и, хоть я и не развратник, чуть не поддался искушению пойти вслед за одной из девушек, манящих из темных подъездов Уордур Стрит.

Вернувшись за несколько минут до полуночи, я позвонил в номер Салли и еще раз через час, когда отказался от попыток уснуть. Ни на один из звонков не ответили, и телефон отчаянно звенел, как насекомое, на призывной зов которого не откликнулись. Уже почти наступило утро, когда я наконец уснул.

Разбудил меня Лорен, невероятно энергичный и здоровый. В восемь он закричал в телефон: «Наступает великий день, Бен. Давай позавтракаем. Я заказываю, что тебе заказать?»

– Кофе, – пробормотал я, а когда я прибыл в его апартаменты, перед ним стояло огромное блюдо с бифштексами, свининой, почками и яйцами, и еще копченый лосось, а для начала овсянка, в конце мармелад и кофе. Обычный завтрак Лорена.

– Тебе понадобятся силы, партнер. Садись и ешь, парень.

Солидно подкрепившись, я провел все утро на волне ожидания и чувствовал себя, как лев, к которому в полдень должны прийти гости. Говоря «лев», я имею в виду льва-людоеда. Я смазал гладко выбритые щеки двойной дозой диоровского крема, надел темный кашмировый костюм с темным галстуком, а Хилари дала мне гвоздику в петлицу. Запах от меня шел, как от сада роз, в походке было энергичное подпрыгивание, и чувствовал я себя, как охотник перед добычей.

Мы с Лореном вошли вместе, и гул разговоров стих. Мое появление в комнате не вызывает тишины, но Лорена – несомненно вызывает. Слышался по-прежнему только один громкий голос, убедительная имитация речи верхнего класса Англии, он гремел в зале. В центре кружка своих подхалимов стоял Уилфрид Снелл, возвышаясь над ними, как плохо выполненный монумент самому себе. Ноги его были расставлены, и тело откинулось в позе беременной женщины, которая должна уравновесить огромный живот. Как будто у Снелла на талии полупустой мех с вином. Для того, чтобы скрыть гигантский живот, ему потребовалось столько костюмного материала, что из него вышел бы театральный занавес. Лицо его целой серией подбородков, похожих на круги на воде, свисало на грудь. Оно было белым и мягким, будто пластмассовую кожу заполнили грязным молоком. Рот его на белом фоне казался глубокой пурпурной щелью, он был постоянно открыт, даже когда Снелл не говорил, а происходило это очень редко. Волосы – густой дикий кустарник, откуда непрерывно на плечи и лацканы падал мягкий белый дождь перхоти, и весь он был увешан разными предметами: пара очков для чтения на шее, как бинокль командира танка, золотой нож для обрезания сигар торчал из кармана для монет, из петлицы свисал монокль на черной ленточке, цепочка часов и кольцо для ключей.

Я незаметно стал приближаться к нему, останавливаясь, чтобы поздороваться с знакомыми, поболтать с коллегами, но упорно двигался к нему. Кто-то сунул мне в руку стакан, и я оглянулся.

– Шотландское для смелости, – улыбнулась мне Салли.

– Мне оно не нужно, любовь моя.

– Поговори с ним, – предложила она.

– Я откладываю это удовольствие напоследок.

Мы открыто посмотрели на него, этого самозваного барабанщика археологии, чьи полдесятка книг проданы в количестве полмиллиона экземпляров, книг, которые написаны в точном соответствии со вкусами публики. Книг, в которых он опасно балансировал на грани плагиата и клеветы. Книг, в которых научный жаргон выдается за эрудицию, факты искажаются или игнорируются в угоду взглядам автора.

Я не злой и не злопамятный человек, но когда я смотрел на этого раздувшегося палача, на этого мучителя, этого... короче, когда я смотрел на него, я чувствовал кровавый туман во взгляде. И двинулся непосредственно к нему.

Он увидел меня, но не обратил на это внимания. Все собравшиеся следили теперь за происходящим, они, вероятно, предвкушали это с того самого дня, как получили приглашения. Круг расступился, давая мне возможность приблизиться к великому человеку.

– Несомненно... – ржал Уилфрид, взгляд его проходил в нескольких футах поверх моей головы. Обычно он каждое из своих заявлений предваряет подобным рекламным началом.

– Как я всегда утверждал... – голос его доносился до самых далеких углов, и я терпеливо ждал. Я тщательно отрепетировал улыбку, которую использую в таких случаях. Она застенчивая, стыдливая, скромная.

– Общеизвестно... – обычно это означало, что Уилфрид считает теорию неправильной.

– По правде говоря... – и он произносил вопиющую ложь.

Наконец он взглянул вниз, остановился посреди предложения, сунул в глаз монокль и, к своей радости и удивлению, обнаружил своего старого друга и коллегу доктора Бенджамена Кейзина.

– Бенджамин, дорогой мой малыш, – воскликнул он, и это существительное вонзилось в меня, как стрела в корпус быка. – Как приятно вас видеть!

И тут Уилфрид Снелл поступил весьма неосмотрительно. Он лениво протянул свою большую мягкую белую волосатую руку в моем направлении. На мгновение я не мог поверить в такую удачу; в тот же момент Уилфрид вспомнил, как мы последний раз обменивались рукопожатием шесть лет назад, и попытался отдернуть руку. Его реакция несравнима с моей, и я схватил его.

– Уилфрид, – заворковал я, – мой дорогой, дорогой друг. – Рука его казалась перчаткой, полной мягкого желе, и только когда пальцы углублялись на один-два дюйма, чувствовалась кость.

– Мы так рады, что вы приехали, – говорил я, и он женоподобно вскрикнул. Несколько капель слюны показались на обвислых пурпурных губах.

– Как добрались? – спросил я, по-прежнему застенчиво улыбаясь. Уилфрид начал слегка дергаться, переступая с ноги на ногу. Пальцы мои почти исчезли в мягкой белой плоти, теперь я ощущал каждую кость. Как будто тащишь медузу на форелевой леске.

– Нам надо поболтать до конца симпозиума, – сказал я, и воздух начал выходить из Уилфрида. Он испустил негромкий свистящий звук и, казалось, съежился, как проткнутый воздушный шарик. Неожиданно собственная жестокость вызвала во мне отвращение, я рассердился на то, что поддался слабости. Я выпустил его руку, и возобновление крвообращения должно было вызвать не меньшую боль, чем мое жестокое сжатие. Он нежно прижал руку к груди, большие вялые глаза наполнились слезами, губы дрожали, как у капризного ребенка.