– Пойдемте, – мягко сказал я. – Позвольте предложить вам еще выпить. – Я повел его, как погонщик ведет слона. Но Уилфрид Снелл очень эластичен и быстро пришел в себя. Весь завтрак до меня доносились обрывки его тирад. Он «не оставлял камня на камне» и «выдавал всем маленькую тайну» в своем лучшем стиле. Насколько я мог слышать, он повторял свои выводы о том, что руины центральной Африки относятся к средним векам и созданы банту, и легко и забавно прохаживался по поводу моих теорий. Одно время я видел, как он держит над тарелкой мою книгу «Офир» и что-то читает из нее под общий смех своих соседей по столу.

Но мне приходилось использовать все свое искусство, чтобы предотвратить другой кризис. Моей соседкой была Салли, и сидели мы против Стервесантов. Через пять секунд Салли заметила новый бриллиант Хилари. Она не могла не заметить его, он бросал серебряные отсветы на весь зал, яркие, как стрелы. Половину завтрака Салли молчала, но каждые несколько секунд ее взгляд устремлялся к пламенеющей драгоценности. Остальные ловили каждую возможность заговорить, и за столом слышался смех и возбужденные разговоры. Лорен, казалось, был особенно внимателен к Хилари, но неожиданно наступила тишина.

Салли наклонилась вперед и самым сладким голосом сказала Хилари: «Какое прекрасное кольцо. Вы счастливы, что вам можно носить такие кольца. У меня для этого слишком тонкие кости. Боюсь, он мне не подошло бы». – И она повернулась ко мне и начала оживленно болтать. Одним искусным ударом она уничтожида все хорошее настроение. Я видел, как нахмурился и гневно вспыхнул Лорен. Хилари закусила губу, я видел, как перед ней промелькнули сотни достойных ответов, но она сдержалась. Я храбро бросился в пустоту, но даже мое очарование и умение занять общество не смогли восстановить утраченное настроение. Я почувствовал облегчение, когда Лорен наконец посмотрел на часы, потом на УМЛ, которые распоряжались подготовкой, и кивнул. Мгновенно эти джентльмены вскочили и начали мягко приглашать гостей к кавалькаде ожидавших автомашин. Когда мы проходили через вестибюль, Уилфрид Снелл с толпой своих поклонников, улыбавшихся в предвкушении, проложил путь ко мне.

– Я за завтраком просматривал снова вашу книгу. Я забыл, наколько она забавна, мой дорогой.

– Спасибо, Уилфрид, – с благодарностью ответил я. – Очень благородно с вашей стороны, что вы это заметили.

– Вы должны подписать ее мне.

– Конечно. Конечно.

– С нетерпением жду вашего доклада, мой дорогой малыш. – Я снова задрожал в усилиях сдержать свой голос и сохранить спокойствие.

– Надеюсь, вы найдете его забавным.

– Я уверен в этом, Бенджамин. – И он, уходя с толпой, испустил плотоядный смешок. Я слышал, как он говорил Де Валлосу, когда они вместе садились в лимузин: – Средиземноморское влияние! Боже, а почему не эскимосское? Доказательства те же.

Мы проехали по парку, как траурная процессия на государственных похоронах, и через вторые ворота попали на Кенсингтон Гор.

Все высадились у входа в Общество и поднялись в лекционный зал. Докладчики и члены Совета поднялись на сцену, а остальные заполнили сидения зала. Уилфрид занял свое место, впереди и в центре, и я видел выражение его лица. Он был окружен помощниками палача.

Ввели его светлость, пахнущего сигарами и хорошим портвейном. Его нацелили на аудиторию, как гаубицу, и выпустили. За сорок пять минут он рассказал об орхидеях и открытии сезона стипль-чейза. Президант начал тайком тянуть его за фалды, но прошло еще двадцать минут, прежде чем слово было предоставлено мне.

– Шесть лет назад я имел честь выступить перед Обществом. Темой выступления было «Средиземноморское влияние на Центральную и Южную Африку в дохристианскую эпоху». Теперь я выступаю с аналогичным сообщением, но вооруженный новыми доказательствами, которые получил за прошедший период.

Каждые несколько минут Уилфрид Снелл поворачивался и бросал ремарку Роджерсу или Де Валлосу, сидевшим за ним. Он говорил сценическим шепотом, закрывая рот программой. Я не обращал на это внимания и читал вступление. Это резюме всех предшествующих исследований и обзор различных связанных с темой теорий. Я сделал его сознательно скучным и монотонным, чтобы Уилфрид и его шайка поверили, что у меня за душой больше ничего нет.

– И вот в марте прошлого года мистер Лорен Стервесант показал мне фотографию. – Тут я сменил тон, добавив в него немного электричества. И увидел, как скучающее выражение на лицах слушателей сменил интерес. И я неожиданно начал рассказывать детективную историю. Интервалы между помпезными замечаниями Уилфрида Снелла становились все больше. Ржание его последователей стихло. Теперь я держал аудиторию за горло, слушатели вместе с Салии и мной в лунном свете смотрели на призрачные очертания давно мертвого города. Они разделяли наше волнение, когда мы обнаружили блок обтесанного камня.

В тот момент, когда мне потребовалось, выключили свет и на экране за мной появилось первое изображение.

Это был белый царь, гордый и отстраненный, величественный в своей подчеркнутой мужественности и золотом вооружении. Аудитория сидела в восхищенном молчании, у всех ошеломленные лица были освещены светом экрана, единственным движением был лихорадочный скрип перьев журналистов в переднем ряду, а мой голос продолжал окутывать слушателей чарами.

Я довел рассказ до того места, где мы исследовали прилегающую к холмам равнину и пещеру, но еще не открыли замурованный туннель за белым царем.

По моему сигналу снова зажгли свет, и аудитория зашевелилась, возвращаясь к сегоняшнему дню, все, кроме его светлости, который сдался наконец портвейну и спал мертвым сном. Он единственный из двухсот собравшихся не был захвачен моим рассказом. Даже Уилфрид Снелл выглядел потрясенным, как профессиональный борец, старающийся подняться с ковра до гонга. Я невольно восхищался им, этот человек был игроком до мозга костей. Он наклонился к Де Валлосу и громовым шепотом произнес:

– Типичная кладка банту 13-го столетия, разумеется. Но очень интересно. Подкрепляет мою теорию о времени иммиграции.

Я молча ждал, положив на кафедру сжатые кулаки, склонив голову. Иногда мне кажется, что из меня вышел бы хороший киноактер. Я медленно поднял голову и молча посмотрел на Уилфрида, на лице у меня появилось несчастное выражение. Он приободрился при виде этого.

– Конечно, эта роспись ничего не означает. По правде говоря, это, вероятно, банту на пороге инициации, аналогичный Белой Леди из Брандберга.

Я продолжал молчать, давая ему возможность, как большому марлину, заглотить приманку. Я ждал, чтобы наживка прошла глубоко, прежде чем дернуть за крючок.

– Боюсь, что никаких новых свидетельств здесь нет.

Он с удовлетворенной ухмылкой оглянулся и его последователи закивали и заулыбались, как марионетки.

Я обратился непосредственно к нему.

– Как совершенно справедливо только что заметил профессор Уилфрид Снелл, хоть все это интересно, однако никаких новых доказательств не дает. – Все энергично закивали. – Поэтому пойдем дальше.

И я начал описывать открытие замурованного туннеля, наше решение сохранить белого царя и прорезать скалу за ним, описывал, как открылось отверстие, и тут я снова посмотрел на Уилфрида Снелла. Неожиданно мне стало жаль его; он больше не был моим неумолимым врагом, незаживающей язвой моей профессиональной жизни, он превратился просто в толстую нелепую фигуру.

Как поэт Хай, Топрник богов, врубился я в него. Разрубил на куски перечислением свитков, топора с грифами, пяти золотых книг.

Я говорил, а один из помощников выкатил тележку, покрытую заленым бархатом. Она приковала к себе взоры всех; по моему знаку помощник снял бархат: на тележке лежал огромный блестящий боевой топор и один из свитков.

Уилфрид Снелл осел в кресле, живот навис ему на колени, пурпурный рот расслабленно открылся, а я прочел начальные слова первой золотой книги Хая: