Они были так поражены, будто я начал корчиться с пеной у рта. Я быстро опустил топор. Стоял, чувствуя себя дураком, пораженный таким небрежным обращением с драгоценной находкой. Рукоять могла легко стать хрупкой, сломаться от резких движений.

– Я просто хотел испытать, – запинаясь, пробормотал я. – Простите.

Ночью мы пытались разгадать загадки архива и засиделись далеко за полночь. Ответа мы так и не нашли, потом Лорен пошел вместе со мной в мой дом.

– Завтра утром за мной прилетает Лир, Бен. Я провел здесь уже две недели и больше не могу ни одного дня. Боже, как только вспомню, как я пренебрегал своими обязанностями с того времени, как мы начали раскопки!

Мы остановились у входа в мой дом, и Лорен закурил сигару.

– Что в этом месте заставляет нас всех действовать так странно, а, Бен? Ты тоже это чувствуешь? Странное чувство, – он заколебался, – чувство судьбы.

Я кивнул, и Лорен, подбодренный, продолжал:

– Этот топор. Он что-то с тобой сделал, Бен. Сегодня в течение нескольких минут ты не был собою.

– Знаю.

– Ужасно хочется узнать содержание свитков, Бен. Нужно начать как можно скорее.

– Тут на десять лет работы, Ло. Тебе придется потерпеть.

– Терпение не входит в мои добродетели, Бен. Вчера вечером я читал об открытии могилы Тутанхамона. Карнарвон сделал возможным это открытие, но он умер, даже не успев взглянуть на саркофаг покойного фараона.

– Не будь слишком впечатлительным, Ло.

– Ладно, – согласился Лорен. – Но не трать времени, Бен.

– Раздобудь мне Гамильтона, – сказал я. – Без него мы ничего не сможем сделать.

– В пятницу я буду в Лондоне. Сам повидаюсь с ним.

– Он старый чудак, с ним нелегко иметь дело, – предупредил я.

Лорен улыбнулся. «Предоставь это мне. Теперь послушай, Бенджамин, мой мальчик, если найдете здесь что-нибудь еще, дайте мне знать немедленно, понял? Я хочу быть здесь, когда это случится».

– Что случится?

– Не знаю... что-то. Что-то здесь есть, Бен. Я это чувствую.

– Надеюсь, ты прав, Ло. – Он хлопнул меня по плечу и ушел в темноте к своему дому.

Пока мы работали в архиве, поднимая человеческие останки и груды оружия, на Дакоте прилетел отряд строителей, которые должны были соорудить депозитарий для свитков. Это еще один большой сборный дом, с воздухонепроницаемыми дверьми и мощным аэрокондиционером, который позволял поддерживать в помещении со свитками оптимальную температуру и влажность. Вокруг здания из соображений безопасности была протянута изгородь из колючей проволоки, и вообще были предусмотрены все возможные предосторожности для сохранности свитков.

Те же строители возвели еще с полдесятка домов для увеличивающегося персонала, и первыми обитателями этих домов стали высшие чиновники из правительства Ботсваны. Правительственная депутация провела у нас два дня и улетела, удостоверившись, что интересы Ботсваны в находке защищены, но сначала я взял с чиновников обещание хранить дело в тайне. Объявлять об открытии буду я сам.

Мы начали снабжать ярлычками и переносить в хранилище кувшины. С величайшей тщательностью фиксировали – и фотографически, и письменно – точное место каждого на полке. Казалось вероятным, что они располагаются в хронологическом порядке, и такая фиксация облегчит в дальнейшем работу переводчиков.

В понедельник моим планам был нанесен сильнейший удар в виде лаконичного послания от Лорена.

«С Гамильтоном не договорился. Предложи альтернативу».

Я был разочарован, рассержен и расстроен. Разочарован, поскольку Гамильтон лучший специалист в мире, и его присутствие сразу придало бы вес и аутентичность нашему городу. Расстроен, потому что, по- видимому, Гамильтон счел мои утверждения неверными, моя репутация сильно пострадала от яростных нападок моих критиков и научных противников. На Гамильтона они явно подействовали. Он не хотел, чтобы его связывали с моим явно мошенническим открытием. Наконец, я рассердился, потому что отказ Гамильтона принять участие в работе был прямым оскорблением. Он поставил на мне знак парии, и теперь остальные тоже не дадут согласия на сотрудничество, в котором я отчаянно нуждался. Я могу оказаться дискредитированным в самом начале.

– Он не дал мне ни одного шанса, – протестовал я, обращаясь к Салли. – Даже не захотел меня выслушать. Боже, я не сознавал, что я теперь профессиональный прокаженный. Даже разговор со мной может уничтожить репутацию.

– Он тощий лысый старый козел! – согласилась со мной Салли. – Развратный старый хлопатель по ягодицам и...

– И самый большой авторитет в мире по древним рукописям, – с горечью сказал я. Ответа на это не было, и мы некоторое время сидели в молчании.

Потом Салли прихорошилась. «Ну что ж, пошли приведем его!» – предложила она.

– Он откажется даже встретиться с нами.

– Со мной встретиться он не откажется, – заверила меня Салли, и за этими словами скрывалась какая- то нерассказанная история, отчего ревность пошла разлагающе гулять по моим венам. Салли работала с ним три года, и я мог утешиться только тем, что у нее слишком высокие стандарты, которые исключают Элдриджа Гамильтона.

Семьдесят два часа спустя я сидел у Белла и Харви в передней гостиной с пинтой доброго английского горького пива и с беспокойством смотрел на автостоянку. От Оксфорда сюда всего десять минут езды, И Салли должна была бы быть здесь уже давно.

Я устал, был раздражен и угнетен после ночного перелета из Йоханнесбурга в Хитроу. Из аэропорта Салли позвонила Гамильтону.

– Профессор Гамильтон, надеюсь, вы не рассердитесь на меня за этот звонок, – скромно начала она.

– Салли Бенейтор, помните, я работала под вашим руководством в 1966. Верно, Салли-Зеленые-Глаза. – И она кокетливо засмеялась.

– Я пролетом в Англии. Всего на день-два. Я так одинока, у меня ностальгия по тем чудесным дням. – В тоне ее звучала сотня интимных оттенков приглашения и обещания.

– Ланч? Замечательно, профессор. Разрешите, я за вами заеду в машине. Возьму напрокат. – Она торжествующе подняла вверх большой палец.

– Белл и Харли? Конечно, помню. Как я могу забыть. – Она скорчила мне гримасу. – С нетерпением ожидаю встречи.

Серебряный ягуар скользнул на стоянку, и я увидел за рулем Салли. С шарфом на волосах и со смехом на губах она совсем не выглядела девушкой, которая провела четырнадцать часов в тесном кресле межконтинентального реактивного самолета.

Салли выскользнула из машины, сверкнув своими прекрасными загорелыми ногами, и пошла ко мне. Повиснув на руке Элдриджа Гамильтона и весело смеясь.

Гамильтон – высокий, с обвисшими плечами человек лет пятидесяти, на котором неряшливый твидовый костюм с кожаными нашивками на рукавах висел, как мешок. Нос у него с горбинкой, а лысина сверкает на солнце, как будто отполирована воском. В целом это, конечно, не опасный соперник, но его маленькие глаза сверкали за стеклами очков в роговой оправе, губы отвисали от желания, обнажая рот, полный плохих зубов, когда он смотрел на Салли, и я обнаружил, что мне придется дорого платить за его услуги.

Салли вела его к моему столику, и он был в шести футах от него, когда узнал меня. Он замер, и я увидел, как он мигнул. Он сразу понял, что его обманули, и на мгновение вся наша затея повисла в воздухе. Он легко мог развернуться и уйти.

– Элдридж! – я вскочил на ноги, соблазнительно воркуя. – Как замечательно снова вас увидеть! – И пока он колебался, я схватил его за локоть и сжал его, как в тисках, обшитых бархатом. – Я заказал для вас большую порцию джина Джилби с тоником, это ведь ваша отрава, не так ли?

Прошло пять лет с нашей последней встречи, и то, что я помню его личные вкусы, слегка смягчило его.