– Несколько штук лежит на полу, они сбиты с полок, – заметил Лорен. – На полках их тысячи. Только один. Черт возьми, Бен, это не принесет вреда!

Он не спрашивал разрешения, на это Лорен Стервесант не способен, он отдавал приказ в самом мягком тоне. А сам уже двинулся назад, к тому месту, где рядом с покрытым пылью трупом лежали кувшины, и я заторопился за ним.

– Ну, ладно, – неуверенно согласился я, пытаясь сохранитиь номинальный контроль над своей находкой. – Возьмем только один. – Я испытал вкрадчивое чувство облегчения, что неверное решение было принято за меня. Меня тоже мучила лихорадка нетерпения, я тоже хотел знать, что там внутри.

Кувшин стоял в центре рабочего стола в нашем сборном доме-складе. Снаружи наступила ночь, но тут горели все лампы. Мы стояли вокруг стола, Салли, Рал, Лесли и я. Тинус ван Вуурен по-прежнему находился в пещере, но статус его изменился: изгорного инженера он превратился в ночного охранника. Лорен решил установить двадцатичетырехчасовую охрану входа в туннель, и Тинус был первым, потом его сменят другие.

Через тонкую перегородку доносился голос Лорена, он кричал в микрофон:

– Пылесос. Пылесос. ПЫЛЕСОС! П – Плутон, Ы, Л – любовь. Верно, пылесос. Промышленная модель, для очистки производственных помещений. Два пылесоса. Понятно? Хорошо! Далее. Свяжитесь с Робсоном, главой службы безопасности алмазных шахт Стервесантов. Он должен послать мне двух своих лучших людей и с полдесятка охранников банту. Да, верно. Да, все должны быть вооружены.

Никто не обращал внимания на голос Лорена, все очарованно смотрели на кувшин.

– Ну, по крайней мере ясно, что он не наполнен золотом, – сказал с уверенностью Рал. – Он недостаточно тяжел для этого.

– И там не жидкость, не вино или масло, – согласилась Лесли. И мы снова замолчали. Кувшин примерно восемнадцати дюймов высоты, похож на банку для маринования. Неглазированная красная керамика, без надписей и украшений, а крышка как у заварного чайника с маленькой шишкой сверху в качестве ручки. Запечатан слоем черного вещества, вероятно, смолой или воском.

– Все доставить на Дакоте утренним рейсом. Понятно? – продолжал Лорен за перегородкой.

– Хоть бы он поторопился! – нетерпеливо зашевелилась Салли. – Умираю от любопытства.

А я неожиданно испугался. Не хотел знать, не хотел устанавливать, что кувшин полон африканским просо или другим туземным зерном. Я слышал вой своих критиков, как волчий вой в пустыне. Я вдруг усомнился в совем предчувствии великого открытия, сидел на краю стула, жалобно глядя на кувшин и потирая грязные руки. Может быть, Лорен прав, может, мы все тоже воскликнем: «И это все?»

Мы слышали, как в радиорубке Лорен закончил передачу, потом он вышел к нам. Он все еще был грязен от работы в туннеле, его золотые волосы посерели от пыли и пота. Но грязь и всклокоченные волосы придавали ему романтический вид, внешность беспечного пирата старых времен. Он стоял в двери, засунув пальцы за пояс, и все наше внимание было приковано к нему. Он улыбнулся мне.

– Ну, Бен. Что у тебя тут для нас? – спросил он, неторопливо прошел по комнате и встал у меня за плечом. Инстинктивно все остальные придвинулись, столпились вокруг меня, а я взял хирургический скальпель и коснулся края крышки.

– Я думаю, пчелиный воск.

Первое же прикосновение показало, что я был прав.

Осторожно я соскреб воск, потом отложил скальпель и осторожно потянул крышку. Она подалась с удивительной легкостью.

Все головы наклонились вперед, но первый же взгляд на содержимое разочаровывал. Аморфная масса вещества, грязная и коричнево-желтая от времени.

– Что это? – спросил Лорен у своих экспертов, но никто из нас не мог ему ответить. Я не знал, разочаровываться или облегченно вздыхать. По крайней мере это явно не зерно.

– Пахнет, – сказала Салли. Запах слабый, неприятный, но знакомый.

– Я знаю этот запах, – сказал я.

– Да, – согласилась Лесли.

Мы смотрели на кувшин, стараясь определить, что это за запах. И вдруг я вспомнил.

– Пахнет, как в кожевенной мастерской.

– Верно! – согласилась Салли.

– Кожа? – спросил Лорен.

– Посмотрим, – ответил я и острожно положил кувшин, так что отверстие смотрело на нас. Осторожно пошевелил содержимое. Сразу стало ясно, что внутри что-то цилиндрическое, жесткое и хрупкое.

– Длинный круглый цилиндр.

– Похоже на сосиску.

– Завернуто в ткань.

– Вероятно, холст.

– Это ткань. Потребует дополнительных объяснений, как элемент культуры банту.

– Ткань прогнившая, распадается на куски.

Я положил сверток на стол и, глядя на него, понял, что все мои мечты стали реальностью. Я знал, что это такое. Сокровище, дороже золота и бриллиантов, на которые рассчитывал Лорен. Я быстро взглянул на Салли: поняла ли она; она выглядела недоумевающей. Потом уловила мой взгляд, я не сумел скрыть свое торжество.

– Бен! – она догадалась. – Неужели? О Бен, не может быть! Открывай! Ради Бога, открывай поскорее!

Я взял пинцет, но руки мои слишком дрожали. Я сжал их в кулак, несколько раз перевел дыхание, стараясь успокоиться, замедлить движение крови, ритм которого стучал у меня в ушах.

– Позвольте мне, – сказал Рал и протянул руку, чтобы взять у меня пинцет.

– Нет! – я отдернул руку. Вероятно, я мог бы ударить его, если бы он стал настаивать. Рал был шокирован: он никогда не видел раньше меня в ярости.

Все ждали, пока я успокоюсь. Потом я начал острожно разворачивать хрупкую желтую ткань. Из-под ткани появился сам цилиндр, и сомнений уже не было. Салли ахнула, но я даже не поднял головы.

– Бен! – прошептала Салли. – Как я счастлива за тебя! – Я увидел, что она плачет, слезы медленно скользили по ее щекам. Это подействовало на меня; я уверен, что если бы она не начала, я бы сохранил спокойствие, но тут глаза у меня начали гореть и зрение затуманилось.

– Спасибо, Сал, – с трудом сказал я в нос. Капли поползли и по моим щекам, я гневно смахнул их ладонью и поискал носовой платок. Прочистил нос, как горнист, и сердце мое пело так же громко, как горн.

Плотно свернутый цилиндрический кожаный свиток. Внешние края попорчены гниением. Остальное удивительной сохранности. По всей длине свитка буквы, как колонны маленьких черных насекомых. Я сразу узнал эти буквы, выделялись знакомые знаки пунического алфавита. Надпись сделана пунической скорописью. Язык мне не понятен, я посмотрел на Салли. Это ее специальность, она работала с Гамильтоном в Оксфорде.

– Сал, можешь прочесть? Что это?

– Карфагенский язык, – с полной уверенностью ответила она. – Пунический.

– Ты уверена? – спросил я.

В ответ она громко прочла голосом, в котором еще звучали слезы: "Сегодня караван в Опет из, – тут она остановилась, – это место повреждено, но дальше: Сто двадцать семь пальцев чистого золота, из которых десятая часть...

– Что здесь происходит? – спросил Лорен. – Что все это значит?

Я повернулся к нему. «Это значит, что мы нашли архив нашего города, совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами вся письменная история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими людьми на их собственном языке. Их собственными словами».

Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все еще было неясно.

– Тут, Ло, все, о чем молится археолог. Доказательство в самой абсолютной форме, подробное и разработанное.

Казалось, он все еще не понимает.