– Вы подписали этот заказ на вывоз двадцати шести бочек с шпатлевкой из Гон-Конга, доктор? На таможенной декларации ваша подпись?

Стандартные институтские бланки, и я свою подпись узнал издали. Сам груз я не помнил.

– Вы знали, что в бочках находится сто пятьдесят фунтов пластиковой взрывчатки, доктор?

– Вы узнаете это, доктор?

Брошюры на десятке африканских языков. Я прочел первые строки. Террористическая пропаганда. Взрывай и убивай, жги и уничтожай.

– Вы знали, что все это печатается в типографии вашего Института, доктор?

Вопросы продолжались бесконечно, я устал, был смущен, даже начал противоречить себе. Я указал на раны на голове, на следы веревок на руках и ногах, но вопросы продолжались. Голова у меня болела, мозг стал как взбитое желе.

– Вы узнаете это, доктор?

Автоматический пистолет, боеприпасы.

– Да! – закричал я. – Такой пистолет приставили к моей голове, к моему животу!

– Знаете ли вы, что это оружие ввозилось в ящиках для книг, адресованных в ваш Институт?

– Получая разрешение на полет Дакоты, доктор, вы заявили...

– На меня набросились после телефонного разговора. Я объяснял это уже десятки раз, черт возьми!

– Вы знали Магеба двенадцать лет. Он был вашим протеже, доктор.

– Вы хотите нас убедить, что Магеба ни разу не искал к вам подхода? Не обсуждал с вами вопросы политики?

– Я не один из них! Клянусь... – Я вспомнил кровь, брызнувшую на крышу кабины, вспомнил удар металлической рукояткой по черепу, плевок в волосах. – Вы должны мне поверить. Боже, пожалуйста! – Думаю, я потерял сознание, все потемнело, и я упал на стул.

Пришел я в себя в больничной палате, лежа на чистых хрустящих простынях... и рядом с кроватью сидел Лорен Стервесант.

– Ло, слава Богу! – Я чуть не задохнулся от облегчения. Лорен здесь, и теперь все будет в порядке.

Он наклонился вперед, не улыбаясь, прекрасное холодное и жесткое лицо будто выковано из бронзы. «Тебя считают членом банды. Что ты все организовал, использовал Институт как штабквартиру террористической организации».

Я смотрел на него, а он безжалостно продолжал: «Если ты предал меня и нашу страну, если ты перешел к нашим врагам, не ожидай от меня милосердия».

– Ну хоть не ты, Ло. Этого я не вынесу.

– Это правда?

– Нет. – Я покачал головой. – Нет! Нет! – Неожиданно у меня полились слезы, я дрожал, как ребенок. Ло наклонился вперед и крепко схватил меня за плечи.

– Хорошо, Бен. – Он говорил с бесконечной нежностью и жалостью. – Хорошо, партнер. Я все улажу. Все кончено, Бен.

Лорен не позволил мне вернуться в мою холостяцкую кваритру в Институте, и я поселился в помещениях для гостей в Клайн Шуур, резиденции Стервесантов.

В первую же ночь Лорен разбудил меня. Я кричал вкошмарном сне, мне снилась кровь и насмешливые черные лица. Лорен был в пижаме, его золотые локоны встрепаны от сна. Он сидел рядом с моей кроватью, и мы разговаривали о том, что делали с ним и что нам еще предстоит сделать в будущем, пока я наконец не уснул спокойно.

Десять ленивых идиллических дней я провел в Клайн Шуур, меня баловала Хилари, вокруг барахтались дети; я был защищен от голодной на новости прессы, защищен от реальностей и тревог внешнего мира. Синяки сошли, царапины зажили, и я обнаружил, что мне все труднее находить что-нибудь новое в ответ на детские крики: «Расскажи!» Они выкрикивали хором ударные фразы и поправляли меня в подробностях. Пора возвращаться к жизни.

В течение неприятной, занявшей целый день сессии я рассказывал о похищении в публичном судебном заседании, потом отвечал на вопросы журналистов со всего мира. А потом Лорен отвез меня в самолете на север, назад в Лунный город.

По пути я рассказал ему о своем замысле поискать карьер – и кладбище древних.

Когда он улыбнулся и сказал: «Вот это тигр! Давай, парень, включайся и раскопай все до дна!», я понял, что в словах моих слишком много энтузиазма и эмоций. Я вспомнил, как Ксаи подражал солнечной птице, и плотно прижал руки к коленям.

В Лунном городе меня приняли как героя, тут следили за моими приключениями по радио. Открыли ящик пива Виндхук и расселись вокруг костра, и я рассказал все заново.

– Этот Тимоти, он всегда вызывал у меня странное чувство. – Салли проявила удивительную способность видеть задним числом. – Я хотела тебе скать, что в нем что-то подозрительное. – Потом она встала и поцеловала меня в лоб перед всеми, а я покраснел. – Мы рады, что теперь ты в безопасности, Бен. Мы все беспокоились о тебе.

На следующее утро, отвезя Лорена на полосу и проследив, как он взлетает, я отправился на поиски Рала Дэвидсона. Он оказался на дне траншеи, измерял размеры плиты из песчаника. Он был одет в шорты, которые ему слишком малы, и копну волос, почти совершенно закрывавших лицо, но на солнце он загорел, стал худым и стройным. Мне он очень нравился. Мы сели на краю траншеи, свесив ноги, и я объяснил ему свой идею насчет карьера.

– Здорово, док! Как это мы сразу не догадались? – с энтузиазмом воскликнул он. Вечером мы разработали схему поисков, решив ежедневно увеличивать район поиска по спирали. Команда Рала временно была снята с раскопок внутри храма и вооружена мачете для расчистки дороги в зарослях густой колючей растительности на вершине холмов.

Поиск планировался как военная операция. Мне ужасно хотелось испробовать набор уоки-токи, которым Лорен снабдил нас, хотя мы его и не заказывали. Мы с Ралом перекликались по радио, выкрикивая вещи вроде «Конец приема», «Вас понял», «Слышу вас ясно пять, пять» и так далее.

Питер Уилкокс бормотал что-то насчет бойскаутов, но мне кажется, он немного ревновал, что его не пригласили участвовать в поисках. Лесли и Салли, однако, заразились нашим энтузиазмом и снабдили экспедицию продовольствием, достаточным для того, чтобы кормить и поить целую армию в течение недели. Они встали на рассвете, в пижамах, а Лесли еще и в бигуди, чтобы помахать нам рукой и пожелать удачи. Чувствуя себя Скоттом или храбрым Кортецом, во главе толпы приверженцев, нагруженных едой и оборудованием, я повел их к расщелине в холме, которая стала нашим обычным путем на вершину, – и десять часов спустя, потный, обрванный, исцарапанный колючками, ужаленный гиппопотамовой мухой и другими насекомыми, пропеченный на солнце и в дурном настроении, я привел их обратно.

Так повторялось в течение следующих десяти дней, и на десятый вечер, когда мы остановились в расщелине на полпути вниз, Рал неожиданно взглянул на крутые стены расщелины и удивленно сказал:

– Док, вот же он!

Десять дней мы пользовались ступенями, высеченными древними в карьере. Густые заросли скрыли аккуратные террасы, с которых брался камень. Мы нашли несколько полуобработанных плит еще in situ [в месте нахождения (лат.)], их осталось только подрубить. Они почти не пострадали от выветривания в этой закрытой расщелине. Следы пил были так свежи, будто рабочие только накануне отложили свои орудия, а не 2 000 лет назад. Затем мы нашли блоки, которые были намечены к обработке, нашли полуобтесанные блоки, а также блоки, которые уже начали перевозить и бросили посреди карьера.

Мы расчистили вокруг них растительность и смогли проследить каждый шаг в изготовлении. Все пришли к нам на помощь. Успех вызвал всеобщий восторг, потому что все уже приуныли от отсутствия заметного прогресса. Мы зарисовывали и наносили на карту, измеряли и фотографировали, спорили и теоретизировали, и все испытывали прилив воодушевления. Чувство, что мы в своих исследованиях зашли в тупик, рассеялось. У меня сохранилась фотография, сделанная десятником банту, который решил, что мы сошли с ума. Мы гримасничаем, позируя на большом обтесанном кане. Питер стоит в позе Наполеона, засунув руку за пазуху куртки, волосатый лик Рала украшен ужасной гримасой, и он убийственно поднимает кирку над головой Питера. Лесли застенчиво демонстрирует ватрушку, и это почти так же ужасно, как