Эта лаконичная запись не дает представления о нашей радости, о том, как мы обнимались и смеялись при свете солнца. Типичная финикийская голубая торговая бусина, и я зажал этот крошечный стеклянный шарик в кулаке.

– Я собираюсь сохранить это и затолкать им в зад, – пригрозил я,

– Если зад у них такой же узкий, как мозги, придется тебе потрудиться, дорогой Бен.

Я начал работать маленькой киркой и через пятнадцать минут сделал второе открытие. Обгоревший обломок кости.

– Человеческая? – спросила Салли.

– Возможно, – ответил я. – Головка бедренной кости человека, ствол сгорел.

– Каннибализм? Кремация? – предположила Салли.

– Можно только гадать.

– А ты сам что думаешь? – Я долго молчал, собираясь с мыслями, потом сказал:

– Я думаю, на этом уровне Лунный город был разграблен и сожжен, его обитатели перебиты, стены снесены и здания разрушены.

Салли негромко свстнула, изумленно глядя на меня. «И все это на основании одной бусины и куска кости – вот кто самый большой выдумщик нашего времени!»

Вечером в ответ на громогласные расспросы Ларкина я ответил: «Спасибо, Питер. У нас все в порядке. Нет, нам ничего не нужно. Да. Хорошо. Пожалуйста, передайте мистеру Стервесанту, что перемен никаких, сообщить нечего».

Я выключил радио, стараясь не смотреть на Салли.

– Да, – строго заметила она, – после такой гнусной лжи ты должен выглядеть виноватым.

– Ты же сама сказала, что это всего лишь одна бусина и обломок кости.

Но два вечера спустя таких извинений у меня уже не было, потому что, углубив траншею на семь футов пять дюймов, я обнаружил первый из четырех горизонтальных рядов каменной кладки. Прямоугольные камни искусно обтесаны. Щели между ними такие тонкие, что туда не входит даже лезвие ножа. Камни больше, чем в постройках Зимбабве, они явно должны были выдерживать вес большого здания. Средний их размер четыре фута на два и на два. Высечены их красного песчаника, аналогичного тому, из которого состояли холмы, и при первом же взгляде на них становилось ясно, что это работа искусных ремесленников, относившихся к высокоразвитой и богатой цивилизации.

В этот вечер я снова разговаривал с Ларкиным.

– Как скоро вы сумеете передать сообщение мистреу Стервесанту, Питер?

– Сегодня он должен вернуться из Нью-Йорка. Могу позвонить ему сегодня же.

– Попросите его немедленно прилететь.

– Вы хотите, чтобы он бросил все свои дела и прибежал к вам? Ну и смех!

– Пожалуйста, передайте ему это.

Вертолет появился назавтра в три часа дня, и я побежал встречать его, на ходу натягивая рубашку.

– Что у тебя тут, Бен? – спросил Лорен, как только выбрался, большой и светловолосый, их кабины.

– Мне кажется, тебе это понравится, – и мы обменялись рукопожатием.

Пять часов спустя мы сидели у костра, и Лорен над краем стакана улыбался мне.

– Ты был прав, парень. Мне понравилось! – Впервые с момента прибытия он выразил свое мнение. Вслед за Сал и мной он прошел от траншеи до пещеры, а оттуда к отверстию в верху холма, внимательно слушал наши объяснения, с сожалением качал головой, когда я объяснял нашу теорию низких лучей света, открывающих руины, время от времени задавая вопросы тем же тоном, какой бывает у него на собраниях директоров компаний. Каждый раз вопрос прямо относился к делу, он был острым и точным, как будто Лорен оценивает финансовую сделку.

Когда говорила Салли, он стоял рядом с ней, откровенно глядя ей в лицо, и удивительно красивые классические черты его лица выражали восхищение. Один раз она коснулась его руки, подчеркивая какое-то свое утверждение, и они улыбнулись друг другу. Я был счастлив от их наконец-то дружеских взаимоотношений: этих двоих я любил больше всего на земле.

Лорен вместе со мной спустился в траншею и ласково провел рукой по обтесаным камням кладки, он подержал в руке обломок кости, повертел бусину, нахмурившись, будто стараясь вырвать у этих предметов их тайны силой сконцентрированной воли.

Перед самым закатом по настоянию Лорена мы вернулись в пещеру и прошли к задней стене. Я зажег керосиновые лампы и разместил их так, чтобы свет падал на изображение белого царя. Потом мы втроем сели полукругом и принялись рассматривать изображение во всех подробностях. Голова царя была изображена в профиль, и Салли указала на черты лица, на длинный прямой нос и высокий лоб.

– Такое лицо не может происходить из Африки, – сказала она и для контраста указала на другую фигуру, нарисованную дальше на стене. – Это вне всякого сомнения банту. Художник достаточно искусен, чтобы отразить различия между чертами каждой расы.

Но Лорен разглядывал белого царя не отрываясь. Опять казалось, что он хочет вырвать у него его тайны, но царь сохранял царское равнодушие, и наконец Лорен вздохнул и встал. Он уже собирался отвернуться, когда его взгляд упал на фигуры жрецов в белой одежде рядом с царем.

– А это кто такие? – спросил он.

– Мы назвали их жрецами, – ответил я, – но Салли думает, что это, возможно, арабские торговцы или...

– Фигура в центре... – он указывал на центральную фигуру жреца, и голос его звучал резко, почти встревоженно, – что он делает?

– Кланяется царю, – предположила Салли.

– Даже кланяясь, он выше остальных, – возразил Лорен.

– Для художника-бушмена размер – это способ показать значение человека. Взгляни на относительные размеры царя, он всегда изображается гигантом. Размер изображения может означать, что это верховный жрец или предводитель арабов, если Салли права.

– Если он кланяется, то только третью своего тела, к тому же только он один это делает. Остальные стоят прямо, – Лорен все еще не был убежден. – Как будто... – он замолк и покачал головой. Потом неожиданно слегка вздрогнул, и я заметил, что его загорелое тело покрылось гусиной кожей.

– Тут становится холодно, – сказал он, сложив руки на груди. Я не заметил этого, но тоже встал.

– Идемте в лагерь, – предложил Лорен, и только после того как я развел костер, он снова заговорил.

– Ты был прав, парень. Мне понравилось! – И он отхлебнул солодового виски. – Теперь давайте устанавливать цены, – предложил он.

– Установи их для нас, Ло, – согласился я.

– Я проведу переговоры с правительством Ботсваны. Могу оказать на них некоторое давление. У нас