Останавливаясь, отдыхая, пробираясь среди хмельных и ликующих, они шли весь остаток ночи. Занялся мутный рассвет – город, притихший и утомленный, казался огромным разоренным столом, встречавшим утро после веселой и обильной свадьбы. Развеялся дым факелов, фейерверков и петард, утренний ветер возился в грудах брошенного хлама, гонял по залитой вином мостовой пробки от бутылок, оборванные ленточки и колечки серпантина, рвал в клочья сырой, притаившийся в подворотнях туман и до костей пробирал двух измученных путников.

Тория и Эгерт выбрались к горбатому мостику над каналом; по шершавой, как терка, поверхности воды путешествовал утерянный кем-то бумажный колпак с кисточкой. Пустые улицы и слепые окна казались покинутыми, нежилыми; нигде не было ни души, и только на самой середке мостика неподвижно стоял высокий, созерцающий воду человек.

– Уже близко, – прохрипела Тория, поудобнее устраивая руку Солля на своих плечах. – Уже почти пришли…

Свободной рукой Эгерт ухватился за перила – и вдруг встал, будто по колени провалившись в камень.

Человек на мосту повернул голову – Тория увидела немолодое, прорезанное вертикальными морщинами лицо с большими, прозрачными глазами. Лицо это показалось Тории знакомым; только через несколько секунд она вспомнила, что стоящий перед ней человек жил когда-то в трагически памятной каварренской гостинице «Благородный меч».

Скиталец стоял неподвижно, не сводя глаз с Эгерта и Тории; взгляд его ничего не выражал – так, во всяком случае, ей показалось.

– Эгерт… – сказала она враз пересохшими губами. – Это… судьба.

Вцепившись руками в перила, Солль шагнул вперед – и остановился, не в силах издать ни звука.

Скиталец отвернулся. В правой руке его зажата была горсть мелких камушков – один из них полетел в канал, оставив на воде широкий, расходящийся круг.

Солль молчал. Минута тянулась за минутой, и один за другим падали в воду камушки.

– Эгерт, – прошептала Тория. – Ну же… Попробуй… Попытайся… Ну…

Истратив весь свой запас, Скиталец бросил прощальный взгляд на двух обмерших пешеходов – и, запахнув полу плаща, зашагал прочь с моста.

Послышалось сухое шипение – Солль втянул воздух запекшимся, похожим на черную щель ртом.

Тогда, отбросив его руку, Тория метнулась вперед так, что подол темного платья захлопал на ветру, как парус:

– Господин! Постойте… господин!

Скиталец не сразу, но приостановился. Обернулся вопросительно:

– Да?

Тория оказалась так близко, что при желании могла дотронуться протянутой рукой до замысловатого эфеса шпаги у его пояса. С трудом выдерживая пристальный взгляд, выпалила прямо в прорезанное морщинами лицо:

– Здесь… Один человек. Он хочет… Ему надо с вами поговорить, это вопрос жизни и смерти, умоляю, выслушайте его!

Длинный тонкий рот чуть дрогнул:

– Он немой?

Тория растерялась:

– Что?

Скиталец шумно вздохнул. Усмехнулся, теперь уже точно усмехнулся, но усмешка эта не принесла Тории облегчения:

– Разве этот ваш человек немой? Почему за него говорите вы?

Тория беспомощно оглянулась на Солля. Тот стоял на мосту, вцепившись рукой в перила, и молчал, будто навек утратив дар речи. Ветер теребил свалявшиеся светлые волосы.

– Эгерт! – крикнула ему Тория. – Возьми себя в руки… Скажи… Ты же хотел сказать, скажи!

Солль смотрел так, как смотрит на охотника угодивший в капкан лисенок, и молчал.

Скиталец чуть поклонился Тории – и двинулся прочь. Потрясенная нелепостью и неправдоподобностью случившегося, она кинулась за ним, как базарная попрошайка кидается за всяким, посулившим монетку:

– Господин! Пожалуйста…

Кажется, она даже схватила его за рукав; она готова была упасть на колени, когда Скиталец обернулся, теперь удивленно:

– Что же?

– Не уходите, – прошептала она, задыхаясь. – Он сейчас скажет… Он скажет.