Звук оборвался; Эгерт перевел дыхание:
– Ты… Не знаешь, что все-таки они… делают в этой своей Башне?
Служителей Лаш на улицах узнавали издалека – облаченные в серые плащи с падающими на лицо капюшонами, они внушали горожанам трепет и почтение, которые Эгерт вполне разделял.
Лис наморщил нос. Проговорил задумчиво:
– Ну, дел-то у них много… Одной стирки сколько – плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет… Пачкаются, поди, страшное дело…
Солль подавил приступ раздражения. Поинтересовался глухо:
– А… звук? Ну, вой этот…
Лис встрепенулся:
– А это прачка ихняя, как дырку в плаще найдет, так сразу орать начинает… Ругается, значит.
– Откуда ты знаешь? – сквозь зубы спросил Эгерт.
– На лекции ходить надо, – усмехнулся Лис.
Эгерт вздохнул. Вот уже несколько дней он не ходил на лекции. Устал, сдался, надоело; объяснять это Лису не было ни сил, ни возможности.
Гаэтан тем временем извлек откуда-то из кармана куртки немыслимых размеров зеленый огурец. Критически оглядев овощ, покосился на Солля – заинтригован ли? Эгерт поглядывал на огурец с плохо скрываемой опаской.
Лис усмехнулся во весь зубастый рот, глаза его полыхали предвкушением сногсшибательной шкоды. Быстрым движением распустив пояс, Лис засунул огурец себе в штаны, пыхтя, приспособил овощ наиболее естественным образом:
– Во… Сегодня танцевать будем, с красавицей моей, Фарри…
Обняв воображаемую партнершу, он с романтическим лицом проделал несколько па; спрятанный огурец подрагивал в такт его шагам, как, очевидно, это и было задумано.
– Получается, – заметил Лис озабоченно. – Еще обниму покрепче… Только б не выпал… Все, я пошел.
Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:
– Кстати… Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров…
Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с ее странным звуком.
«Господин декан о тебе спрашивал».
Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим – будто не он привел его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем – но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече – а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем…
Со времени появления Солля в университете декан никак не проявлял к нему интереса – и вот… Заметил, что его нет на лекциях? Или дело в той встрече, памятной встрече в коридоре?
…Это случилось четыре дня назад.
Эгерт пришел на лекцию позже обычного. Из-за прикрытой двери доносился скрипучий голос господина ректора, Солль понял, что опоздал, но не испытал от этого ни досады, ни раскаяния – только усталое облегчение. Повернулся, чтобы идти прочь – и услышал, как по каменному полу катятся деревянные колеса.
Негромкий звук этот оглушил его. Из-за угла показалась тележка – маленький столик на колесиках. Столик прогибался под грузом книг; как привороженный, Эгерт не мог оторвать глаз от мерцавших золотом переплетов. На самом верху лежал небольшой томик, запертый серебряной скобой с маленьким тусклым замочком – некоторое время Солль удивленно его разглядывал, потом вздрогнул, как от толчка, и поднял глаза.
Тория стояла прямо перед ним – он отчетливо видел каждую черточку по-прежнему прекрасного лица. Высокий воротник черного платья закрывал шею, волосы подобраны были в простую, даже небрежную прическу, и только одна своенравно выбившаяся прядь падала на чистый, матовый лоб.
Эгерту захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли его от этого надменного, чуть напряженного взгляда. Тогда, в первую их каварренскую встречу, она смотрела спокойно и немного насмешливо; вторая встреча, повлекшая за собой дуэль со студентом, обернулась для нее смятением и отчаянием, горем, потерей… Солль передернулся, вспомнив о третьей встрече – тогда в обращенных к нему глазах он прочел только омерзение, холодную, лишенную злобы гадливость.
Светлое небо! Воплощенный трус, больше всего на свете он боялся снова столкнуться с ней лицом к лицу.
Тория не опускала глаз – а он и не мог отвернуться, как бы ни хотел этого. Он увидел, как напряженная надменность в ее глазах сменилась холодным удивлением и на лоб легли две тонкие вертикальные складки; потом Тория чуть тронула тележку и взглянула на Эгерта уже вопросительно. Он стоял столбом, не в силах сдвинуться с места; тогда она вздохнула, и уголок ее рта шевельнулся точь-в-точь как у декана – она будто досадовала на Эгертову недогадливость. Тут только он сообразил, что загораживает дорогу тележке; отскочил, ударившись о стену затылком, вжался в холодный камень всей своей мокрой, дрожащей спиной. Тория проследовала мимо – он ощутил ее запах, терпкий запах влажной травы…
Шум тележки давно замер в глубине коридора – а он все стоял, прижавшись к стене, и смотрел вслед.
