залепляла глазницы. Солль притих – как всегда в темноте, ему было очень, очень не по себе.
Кровать Гаэтана ожила вновь – скрип оборвался на самой высокой ноте.
– А что тебе господин декан? – свистящим шепотом Лиса спросила темнота. – Что тебе до него? И что ему до тебя? А?
Солль натянул одеяло до самого подбородка. Сказал в невидимый потолок:
– Он обещал… помочь мне. А я… не знаю. Я боюсь его… А тут еще она…
– Кто – она? – тут же поинтересовалась темнота.
– Она… Тория, – губы Эгерта неохотно, через силу сложились в это имя.
– Тория? – переспросил Лис опасливо и вместе с тем мечтательно. Шумно вздохнул и печально бросил: – Забудь.
Далеко-далеко, в городе, перекликались ночные сторожа.
– Он учит ее… колдовству? – с замиранием сердца спросил Эгерт.
Лис снова раздраженно завозился в постели:
– Дураком родился, дураком и помрешь… Он никого не учит… магии! Это тебе не арифметика и не сапожное дело…
И снова тишина, нарушаемая шорохом бабочки да сердитым сопением Лиса.
– Но ведь он маг? – снова спросил Солль, преодолевая невольную робость. – Ведь он великий маг? Я ведь потому и…
Он хотел сказать, что затем и пришел в город, чтобы встретиться с великим магом, о котором слышал на дорогах и постоялых дворах; хотел сказать – и запнулся, побоявшись выдать о себе больше, чем следует. К счастью, Лис ничего не заметил – кровать под ним снова заходила ходуном.
– Я… – снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос рыжего Гаэтана звучал непривычно серьезно, даже несколько патетически:
– Я в университете второй год… И вот что тебе скажу. Декан Луаян, он… Может, и не человек вовсе, – он перевел дыхание. – Нет, зла никому не делает… Историю лучше него никто на свете не знает, это точно… Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды… Ты только не болтай… Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с барабанчиком… Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней… что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой… А я возьми да и подойди, любопытно стало… Вижу, декан идет… Поравнялся со старухой, да вдруг как развернется, как взглянет… Я рядом стоял, говорю, но меня чуть не убило этим взглядом… А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит! Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок ржавый… Ну и… декан тоже ей… сказал. Такое слово… Потом три дня в ушах отдавалось. И потащил ее… Не руками, а так, будто на веревке невидимой… И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись… Завернули в подворотню, и старуха… Там, где стояла старуха, гляжу, змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он тогда руку поднял, и из этой руки…
Лис странно осекся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая нервную дрожь.
– Ну? – выдавил он наконец.
Лис завозился. Встал. Пошлепал руками по столу, разыскивая огниво.
– Ну?! – простонал Эгерт.
– Ну, – глухо отозвался Лис, высекая искру. – Декан спрашивает: чего тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение…
Загорелась одинокая свечка. Эгерт, мокрый как мышь, плюнул с досады и то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал… Наверное.
Лис стоял посреди комнаты со свечкой, и черные тени на стенах вздрагивали – у Гаэтана мелко тряслась рука.
До самого рассвета оба старательно прикидывались спящими. Утром, проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции.
Декан Луаян спустился из своего кабинета несколько раньше, чем обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в темную, сырую нишу стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал мимо; тут-то его и нагнал Лис.
Эгерт не видел его, слыша только непривычно робкий, сбивчивый Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. «Проклятый язык… – доносилось до Эгертовых ушей. – Сам не знаю, как… Клянусь небом, впредь буду молчать, как рыба…»
Что-то мягко, спокойно отвечал декан. Голос Лиса, кажется, повеселел; застучали, удаляясь, его каблуки.
Декан постоял в раздумье; потом повернулся и, остановившись напротив ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:
– Эгерт.
Кабинет казался огромным, ненамного меньше самого Актового зала; солнечный свет тонул в темных портьерах – бархатные полотнища лежали на окнах, как тяжелые веки на воспаленных глазах, погружая комнату в полумрак.
– Посмотрите, Эгерт… Вам, наверное, любопытно – так и посмотрите…
Посреди кабинета помещался письменный стол с треглавым медным канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене, тускло поблескивало развернутое птичье крыло – кованое, стальное.
– Это память о моем учителе. Его звали Орлан… Я расскажу о нем позже.
