да и они…»

Солль не дочитал – с невидимой площади донесся тоскливый звук, голос Башни ордена Лаш. Эгерт вздохнул и перевернул страницу.

«Мимо селения шел колдун – дряхлый и злобный старец. Случилось ему запнуться о камень, лежавший на дороге, упал он и поломал свои старческие кости. Возопил колдун и заклял камень; с тех пор люди не селятся вблизи тех мест. Тяжко стонет камень, будто терзаемый мукой, и смельчаки, подбиравшиеся близко, видели черную кровь, по капле истекающую из трещины…»

Эгерт отодвинул книгу. Уже несколько дней перед глазами его вереницей проходили странные и удручающие истории, многие из которых здравомыслящий счел бы сказкой – здравомыслящий, но не человек, носящий на лице косой шрам.

«Был человек, и женился он на прекрасной девушке, и любил ее всей душой – но слишком красива была молодая жена, и во сне явилась ему картина ее измены. Тогда, преисполненный страха и гнева, сказал он слова, обернувшиеся заклятием: пусть всякий другой мужчина, на кого лишь раз падет ее нежный, благосклонный взгляд, изведется и умрет тягостной смертью!

Но молодая жена была верна ему всей душой, и ни разу не взглянула она с нежностью на другого мужчину. И шли годы, и жили супруги в довольстве и счастье, и подрастали их дети. Вот возмужал их старший сын, превратившись из мальчика в юношу, и однажды, озаренный первой любовью, прискакал он домой на рассвете. Мать его, стоявшая у крыльца, взглянула на сына и увидела сияющие глаза его и широкие плечи, увидела гибкую силу и молодую горячность сына своего – и тогда взгляд ее исполнился гордости и любви.

И разразилось старое заклятье, и, не разбирая и не щадя, обрушилось на юношу, сколь не рыдала мать его; тогда, обезумев, выцарапала она свои глаза, погубившие сына одним только взглядом…»

В университетском дворике лоснилась под солнцем трава, укрывающая в бархатной зелени полчища громогласных кузнечиков. Невидимые насекомые блаженствовали, распевая гимны жизни; стоял ленивый послеполуденный час, теплый ветер приносил запахи земли и цветов, а перед Соллем лежала на старом столе безучастная, как свидетель, книга.

«У богатой и знатной госпожи была красавица-дочь; сговорившись со странствующим певцом, она хотела бежать из дому, чтобы выйти за бродягу замуж. Но затея сорвалась; раскрыв намерения влюбленной пары, старая мать разгневалась сверх меры и, будучи сведущей в магии, сотворила заклятье: пусть мужчина, который лишит девственности ее дочь, не знает счастья, не видит света и не помнит своего имени!

Долго и горько рыдала девушка; менестрель ушел в далекие земли, и никто не желал больше свататься к прекрасной и богатой невесте. Но вот однажды надменный, хоть и обедневший господин заявил о своем намерении взять ее в жены; наскоро сыграли свадьбу, и в первую брачную ночь молодой муж привел к жене в постель грубого, похотливого конюха…

И случилось так, что на другой же день конюх ослеп и не видел больше света, обезумел и забыл свое имя, иссох, чтобы никогда не знать счастья. А молодой муж зажил со своей женой и получил богатое приданое – но не долго длилось его супружество, потому что…»

В комнату влетел шмель – полосатый пушистый шарик. Покружился под серым сводом потолка, ударился о раму, упал на рыжие от времени страницы; обиженно взревел и вылетел в окно. Солль потер кулаком воспаленные веки.

Зачем декану Луаяну понадобилось, чтобы он прочитал все это?

Во все века от заклятий страдали как отпетые злодеи, так порой и ни в чем не повинные люди; к последним Эгерт испытывал особенное сочувствие. И он тоже жертва заклятия; все эти невесть когда жившие люди породнены с ним общей бедой. На пути его случился Скиталец и походя, одним движением шпаги неузнаваемо изувечил его жизнь…

Раньше Соллю никогда не приходилось так долго сидеть за книгой. От непривычного занятия ныла спина, слезились и болели усталые глаза; подумав было об отдыхе, Эгерт вздохнул и снова притянул к себе раскрытую книгу.

«В доме одинокой вдовы укрылся беглый бродяга – стражники, что служили князю тех мест, преследовали его, а женщина пожалела и спрятала в подпол. Но когда, свирепые и вооруженные, явились к ней преследователи – не выдержала вдова, испугалась и выдала беглеца… Стражники тут же его и повесили – но уже с петлей на шее сказал он женщине: что ты сделала! Неверная ты; пусть же до смерти никто не верит тебе!

И умер бродяга, и закопали его тут же, у вдовы под окном. С тех пор люди отвернулись от несчастной, ибо не верили ей – ни словам, ни глазам, ни голосу, ни поступкам, не верили доброте ее и честности, и слыла она в округе злой ведьмой…

Но случилось так, что через селение проезжал на черной лошади белый, как лунь, старик; зашел он в дом к отчаявшейся женщине и сказал ей: знаю, что за беда постигла тебя. Знаю, что уже искупила ты невольную вину; слушай же, и я расскажу тебе, как снять заклятие!

Выслушала она и, дождавшись полуночи, вышла на могилу, что поросла под ее окном крапивой и чертополохом. В одной руке кувшин с водой несла, в другой – острый кинжал, стариком оставленный. Стала перед могилой, посмотрела луне в лицо и сказала мертвецу в земле: вот вода, а вот острая сталь. Дам тебе напиться, сними с меня чары!

С этими словами воткнула она кинжал в самый могильный холмик, глубоко вонзила, по самую рукоять; потом полила водой из кувшина и ушла в дом, а на другое утро смотрит – на могиле стоит дерево, молодая ольха. И поняла тогда женщина, что заклятие снято, и возрадовалась, и зажила с тех пор мирно и счастливо, а за деревом на могиле ухаживала, как за сыном…»

Солль с трудом оторвал глаза от ровных, равнодушных строчек. «Заклятие снято, заклятие снято» – повторялось и повторялось в шорохе ветра, в трелях незнакомой птахи, в чьих-то отдаленных шагах по гулкому коридору флигеля. Заклятие снято.

Светлое небо! Стоило же дни и ночи горбить спину над страшной книгой, чтобы вот так, случайно, наткнуться на историю со счастливым концом. Мудр, тысячу раз мудр декан Луаян. «Заклятие снято»… ЗАКЛЯТИЕ МОЖЕТ БЫТЬ СНЯТО.

С глупой улыбкой он смотрел в окно, смотрел, как, приминая траву, носится за бабочкой лохматый бродячий пес. У него впереди холодные ночи под мостами и злобные пинки тысяч ног – но сейчас он носится, как щенок, забыв обо всем на свете; он – счастлив.