Жак де Моле окликал Жоффруа де Шарне:— Брат, отзовись! — И был отзыв: — Проклятие Богу!..Оба они нагоняли тоску и тревогу.Пусть астронавт поднимает на мёртвой ЛунеФлаг тамплиеров. Чёрт с вами, Моле и Шарне!Звёзды мерцали над тёмной долиной печали.Тучи летели, и души из них выпадали:То в одиночку, то парой, то частым дождём.Что ни душа, то по сердцу хватала ножом.Выпал в осадок и Данте, как Лазарь из притчи,О Беатриче стонал, о святой Беатриче.Данте дымился, как айсберг, плывущий в огне.Следом Бокаччо бродил в замороженном сне,Слёзы поэта сбирая в ладони, как угли.Данте растаял, но угли ещё не потухли.А перед нами, как туча в удушливый день,В огненной яме стояла косматая тень.То был Олег, князь рязанский, и вечные муки.К чёрному солнцу вздымал он дрожащие руки,Мрачно молился, не видя уже ничего.Падали руки, за горло хватая его.Так на огне и держали обвисшее телоНа посрамленье души, и оно закоптело.Дым через уши валил из спинного хребта.Чёрный язык вылезал, как змея, изо рта.— Что происходит? — мой спутник поверил едва ли.— Это предатель, — сказал я в глубокой печали. —Русский предатель. Он душит себя самого.Так принимает он казнь не от мира сего.И ненароком взошли мы на лысую гору.Редкостный шабаш представился нашему взору.Два трепетало костра на обрыве глухом.Жанна д'Арк на одном, Жиль де Рэ на другом.Бесы сидели поодаль, бросая от скукиСучья в огонь, и взирали на вечные муки.Мины замедленной страсти блуждали в крови.Жанна рыдала. Барон объяснялся в любви:— Помнишь, колдунья, как я целовал твоё знамя?Пламя костра твоего, как любовное пламя,Я девять лет в своём сердце не мог погасить.Кровью младенцев пытался тебя воскресить,Чёрными чарами вырвать из мёртвого круга.Не удалось!.. О, как мы далеки друг от друга!О, как близки! Дай же руку во имя любви!— Руку и сердце! — рыдала она в забытьи.Тщетно тянули друг к другу они свои руки:Не сокращался никак промежуток разлуки.Ногти на пальцах горели — и змеи огняИх удлиняли, горючую память храня.Только их блики встречались во тьме промежуткаИ целовались, как голуби, кротко и жутко.Бесы впадали в гипноз не от мира сего.— Славное действо! Да здравствует автор его!Видимо, бесы впадали в гипноз очищенья.Правда, сам автор во мне вызывал отвращенье.
часть 2
Видели мы на отшибе сидящую тень.То был Исидор. От древа духовного пень.Он подписал, он пригрел в своём сердце косматомГнусную унию. Первым он стал униатом.Голый Исидор сидел на бревне и молчал.Клин перед ним, как явление мира, торчал.Щелью зияло бревно, как запавшим просветом,Клин от того же ствола зажимая при этом.Так он сидел на бревне и глазами вращал,Клин вынимая. И тот понемногу трещал.Так он трудился и, видимо, близок был к целиВ поте лица своего. А сидел он на щелиИ не заметил, как в долгую щель опустилЯдра свои. Он из виду сей рыск упустил.— Это опасно! — мой спутник немедля заметил.— Всюду опасно! — сидящий угрюмо ответил,Клин вынимая. — Но целым должно быть бревно…Он завопил! Очень резко сомкнулось оно.Встать он не мог и сидел на бревне поневоле.Грыз он его и вопил, обезумев, от боли.Грыз и рычал, и вопил, сокрушая бревно,И постепенно, крошась, уменьшалось оно.Долго он грыз и трепался на нём, как мочало.Только привстал — всё опять повторилось сначала:То же бревно, та же щель, тот же клин, тот же труд.Так оно будет, покамест века не прейдут.Тучи летели, и души из них выпадали,
