Встретили тень. Она билась в падучей, как бес. То был пророк от небес, но от тусклых небес. Тёмной гордыне его поклонились арабы, И почернел от грехов белый камень Каабы. Он из-под камня издаст им свой вопль боевой — Тысячи в пропасть бросаются вниз головой. Шли мы болотом. Всплыла перед нами, как тина, Густо подложная грамота — дар Константина. Лживые папы, как жабы, сидели на ней И верещали об истине в царстве теней. Топнул на них — и загваздал Стефана Второго. Все замолчали… И больше об этом ни слова! Рыцарский замок возник, как мираж, вдалеке. Призрак сидел перед ним с мёртвой чашей в руке. — Чей это замок? — Он нехотя пошевелился. — Замок Грааля. Он вместе со мной провалился. В это болото, — и снова уставился вдаль, Не замечая ни зги. Это был Парсифаль. Чашей он черпал багровую гниль из болота И заклинал. Его очи смыкала дремота. — Свет, да не тот, — бормотал он, — и чаша не та… — Пил и уныло выплевывал жаб изо рта. Тучи летели и души из них выпадали И пропадали в глухом подземелье печали. В том подземелье, где воздух протух и прокис, Мы обнаружили скопище слипшихся крыс. То был крысиный распад. В гробовом полумраке Клацали зубы, мерцали горящие зраки — От Обадии до прочих хазарских царей. Филин заухал. Мы выбрались вон поскорей. Тучи летели, и души из них выпадали, Чарами зла их несло в подземелье печали. Там раздавались стенанья и скрежет зубов. Не был к такому искусу мой спутник готов: — Что там разило, как будто от мёртвого духа? — Тайна хазарского царства, — ответил я глухо. А между тем на ладони мерцала моей Средневековая линия в царстве теней. То не листва на ветру облетала с осины — Старца Горы разрывали в клочки ассасины. — Ты обманул нас! В тылу у врага и в бою Смерть принимая, мы верили: будем в раю! — Он собирался опять и кричал, восставая: — Я не обманщик! Я мститель! Я злоба святая! Богу я мстил за ничтожество мира сего. Вы только блики и дым от огня моего… — Вот что я видел и слышал, прости меня Боже! Только припомню — мороз пробирает по коже. А на Востоке покой и зловещая тишь. А в ассасинах курится кровавый гашиш. Сонный Восток! Он скрывает в себе ассасина До первой бури, как Левиафана — пучина. Белым платочком взмахнёт лютый старец Горы — Тысячи верных бросаются в тартарары. Словно волна за волной, шли крестовые братья К Божьему гробу. Молитвы сменяли проклятья. Константинополь стоял, как заря, на пути К Божьему гробу. Нельзя было глаз отвести. Тучи сшибались, и души из них выпадали, Грозно шумели они. Это рыцари брали Константинополь. Корысть и отвага, вперёд! Рыцари Бога забыли. А гроб подождёт. Константинополь в дыму. Его солнце на склоне. Древо Честного Креста в сарацинском полоне. Шли мы в тумане по льду, и потрескивал лёд Лишь подо мной, ибо спутник, как тень, был не в счёт. Странно потрескивал лед. В этом треске звучали Стуки и грюки какой-то тревожной печали. Тени в доспехах, всплывая, как тёмный испод, Снизу стучали мечами и бились об лёд. Я их узнал, провалившихся рыцарей веры, Чья легендарная ярость не ведала меры. Блеск их мечей ослепил и восток и закат, Слава о них разошлась, как громовый раскат, Там, в Палестине, и позже на русском Востоке, Где Александр им ответил. И бой был жестокий. С треском великим они провалились под лёд, Пала тевтонская ярость. А вера не в счёт. Шли мы по льду. Всё слабей подо мною звучали Стуки и грюки тревожной тевтонской печали. Но до сих пор на Руси светит пристальным льдом Озеро, око Чудское в преданье седом… Древо Честного Креста разлетелось на крошки, Каждая крошка сияет, как солнце в окошке. Сотни крутых тамплиеров трещали в огне.
