Как перед бурей, в ушах напряглась тишина. Тут я услышал, как Ева Адаму сказала: — Этот живой! — и, стыдясь, на меня указала. Тут я заметил, как сильно смутилась она. Так и осталась в ней дева на все времена. Так и стоит, прикрывая одною рукою Белые горы, а тёмный пригорок — другою. Слово Христа прозияло до самого дна: Где Сатана? — Здесь! — ответил во тьме Сатана. — Здесь! — раскатилось гремучее зло и пропало, Словно пустое в порожнее где-то упало. — Здесь! — зашипел, заискрился закат и восток, Словно по аду прошёл гальванический ток. Бездна вскипела, как ненависть ветхая днями, И поседела долина… И вот перед нами Тень показалась, как туча в удушливый день. Тень приближалась — косматая страшная тень. Голос оттуда раздался угрюмо и сиро: — Брат мой, что делаешь ты на окраине мира? Правлю здесь я! — Бог промолвил: — А царствую Я! Ты обозвал Меня братом. Обмолвка сия Паче безумной гордыни твоей… На колени! — Несть! — заревел Сатана, выступая из тени. Это был зверь и свой нрав показал наконец — Словно могила раскрылась и вышел мертвец, И проявил свою злобу, и ненависть выдал, Ибо давно этот мир перевёрнутым видел. Это был Левиафан! И ударом хвоста Ад всколыхнул и обрушил его на Христа. Молнии злобы Христа оперили, как стрелы, Он их стряхнул — и зелёную ветку омелы Бросил в противника острым обратным концом. Пал Сатана на колени и рухнул лицом. Дым от него повалил и рассеялся злобно… Что было дальше, то — смутно и смерти подобно. Тайна Вселенной всплыла на поверхность свинцом. Филин заухал: 'Начало чревато концом!' Вспыхнул конец. Озарились все впадины Ада. Жертва горела, проклятья лоснились от смрада… Пал я во прах и не ведал, что будет со мной. Пал, обнимая старуху с щербатой косой. Не Сатана ли сморгнул с окаянного ока Эту старуху, чтоб не было мне одиноко? Жёстко я спал, разметавшись во всю круговерть, Долго метался, пока не заспал свою смерть. Было мое пробужденье — как Божия милость. Подле гора сатанинского пепла дымилась. Сидя на ней, откровенно разбойник зевнул. Час или день по долине, как чёрт, прошмыгнул? Всё прогорело и дымом забвенья покрыто, Всё прогорело дотла: и рога и копыта. Бог огляделся во тьме и нахмурил чело: Всё поддается прощению, только не зло. Я изменю и его! Эй вы, люди, в дорогу! Пыль из-под ног посылала проклятия Богу. Чохом пошли мы за Ним. Он вздохнул тяжело: Это не пыль. Это зло, истолчённое зло! Кит замахнулся хвостом… — Над долиной печали Тучи летели и души из них выпадали: То в одиночку, то парой, то частым дождём. Видел я пару одну… Но об этом потом. То не по осени северный лес осыпался — Это последний разбойник с Голгофы сорвался, Косо гонимый горящим тяжёлым крестом, И возопил перед Богом на месте пустом: — Я Твои гвозди украл и прервал Твои муки. Как бы иначе упал Ты с креста на поруки? Я бы украл и Тебя, только люди Твои Мне помешали. А гвозди во имя любви Я потерял, а пожалуй, меня обобрали Бесы, когда на таможне грехи проверяли. — Ты бы украл и Меня? — изумился Христос. — Что бы ты делал со Мною? — И вор произнёс: — Предал бы дьяволу, чтобы он после за это Как-нибудь вызволил душу мою с того света. Голос Христа прозиял, как небесный разлом: — Сгинь! — И тот сгинул, гонимый горящим крестом… — Красть он умел! — простодушно о нём отозвался Бывший разбойник. — Да жаль, что на слове сорвался. Где-то остались на горке два наших креста. Как там они? Не упали? — спросил он Христа. Тот произнёс: — Ночь разлуки туманом заволгла. Наши кресты простоят на Голгофе недолго. Мой по рукам и векам разойдётся, а твой Встанет в Раю и заплещет счастливой листвой… В тёмной долине, как череп, гора заблистала. Чёрная туча над нею дождём опадала. — Это Голгофа! — разбойник с тоской произнёс. — Это подобье! — промолвил сурово Христос. 'Кончено с миром, — я думал, — остались подобья…' Череп Голгофы, как прежде, глядел исподлобья. Мы приближались. Гора становилась темней. Странная чёрная туча висела над ней. Это не туча, а дерево мрачно стояло И не дождём, а несметной листвой опадало.
