пунцовая и сияющая выбежала Зарема из землянки, а минутой спустя, воровато озираясь, вышел оттуда и Демин. Ктото наткнулся на них в прпаэродромном лесу и предусмотрительно взял в сторону, потому что они целовались.

Кто-то подметил, что Демин постоянно стал забирать из столовой сладкое, что выдавалось к ужину. Один из летчиков даже крикнул ему вдогонку:

- Смотрите, друзья, Демин опять все печенье загреб. Не иначе горянку свою пошел подкормить.

Николай вспыхнул от бессильной ярости, почти выбежал из столовой, чтобы не вспылить. Кончилось тем, что однажды за ним пришел посыльный нз штаба и объявил, что его требует командир полка.

- Он где? В аэродромной землянке? - осведомился старший лейтенант.

- Никак нет. В деревне, в штабе, - уточнил посыльный.

- Час от часу не легче, - вздохнул Демин, - придется два километра отшагать по грязи.

Подполковник Ветлугин ждал его в небольшой комнатке крестьянского домика, отведенного ему под кабинет. Сквозь дыры, просверленные в бревнах: над входной дверью, тянулись толстые черные провода. На столе в беспорядке валялись цветные карандаши, скомканный шлемофон, штурманская линейка, несколько летных книжек. В пепельнице возвышалась целая горка сплющенных окурков. На сползающей со стола карге района боевых действий лежал циркуль, розовый ластик и чертежный треугольник. Сам подполковник в унтах и серой фуфайке расхаживал по кабинету, глубоко засунув рука в карманы синих галифе. 'Может, задание-хочет дать какое-нибудь персональное?' - подумал Демин, покосившись на стол. Но Ветлугпн остановился, сделал резкий полуоборот и выпалил, не давая Николаю' опомниться:

- Ах, ты явился паколец-то. Прошу, дескать, любить и жаловать Ну что же, поздравляю тебя, командир передового звена, каким ты в штабной документации числишься.

- С чем, товарищ подполковник? .

- Ах, с чем! - ещё более распаляясь, прокричал Ветлугпн. - Не с боевым вылетом, разумеется, потому что мы уже целую неделю не летаем.

- Ас чем же?

- С тем, что ты в своем экипаже завел форменный бардак. Стыдись, Демин! Советский офицер, старший лейтенавт, неплохой летчик, а со своей подчиненной шашни крутишь. Какой же ты воспитательный пример личному составу подаешь, позволю тебя спросить? Для тебя сейчас что? Война или хреновина одна?

Ветлугин сердито передвинул на столе цветные карандаши, швырнул желтый на пол, потом близко подошел к старшему лейтенанту. Он не заметил, какой смертельной бледностью покрывается лицо командира звена.

Только сейчас опомнился Демин и суровым, негодующим взглядом осадил подполковника.

- Я никаких шашней не заводил, - ответил он зло и весь залился краской от ярости. - Это наглая ложь.

Да, да, ложь.

- Ложь! - вскричал командир полка. - Десятки людей видели вас своими глазами, а ты говоришь: ложь!

- Да, ложь! - гневно оборвал Демин Ветлугина. - Ложь, которой нет ни конца ни краю. И никаких шашпой у меня с Магомедовой нет. Она для меня не полевая походная жена, как для некоторых иные наши официанточки...

Командир полка остановился посередине комнаты, словно пораженный током. Бледнели тонкие стиснутые губы. Над лысой макушкой торчком встали бедесые вихры.

- Что, что? - спросил он скорее с любопытством, нежели с гневом, рассматривая подчиненного. - Уж не на меня ли вы намекаете?

- На вас, - вызывающе подтвердил Демин. - Весь полк говорит об этом, тем более что у вас в тылу жена и двое детей!

- Жена! - Ветлугин внезапно стих и, сделав несколько шагов, остановился у окна спиной к старшему лейтенанту. В окно виднелся длинный ряд желто-серых деревянных построек, а ва ними - край летного поля, самолеты под брезентовыми чехлами, занесенные снегом рулежные дорожки. Щелкала через комнату пишущая машинка, ветер неумолчно завывал в трубе. Прислонившись разгоряченным лицом к холодному стеклу, Ветлугпп долго молчал. Он словно бы желал себя остудить. - Жена и двое детей! - сказал он с усилием. - А что мне было делать, Демин, если эта жена изменила. Мелко, предательски, гаденько. - Он внезапно резко обернулся, и Демин увидел перекошенное болью лицо, тоскливые глаза. Николаю стало не по себе от своей невольной жестокости.

- Я ведь не знал, вы простите, - промолвил он тихо, но Ветлугин сделал порывистое движение рукой рубя перед собой воздух.

- Нет, ты подожди. Так ты от меня не уйдешь. Послушай, раз уж затронул. Думаешь, мне не осточертел этот шепоток, который постоянно слышу за своей спиной? Думаешь, он душу не надрывает? Ты вот мне прямо сказал, в лицо. За откровенность, как говорится благодарю. Но и ты теперь должен меня понять Женщине от природы дана большая власть над тем, кто её любит.

Она может или возвысить, или унизить близкого ей человека. Меня она не возвысила, понимаешь, Демин?

Я в неё очень верил. Если бы кто-нибудь прислал анонимку или шепнул, что она, мол, такая, - ни за что бы не принял за правду. Силы бы в себе нашэл, чтобы намертво подавить сомнение. Но ведь я же своими глазами видел. Вот что страшно и непоправимо. В сорок втором с нашего аэродрома 'Дуглас' уходил в тыл. Два авиамотора на завод отвезти надо было. Командир полка разрешил - слетай на пару суток, Ветлугин, раз твоя семья в этот город эвакуировалась.

Ветлугин вздохнул и смолк. Ему вспомнился сорок второй - завьюженный фронтовой аэродром, 'Дуглас'

подготовленный для рейса в тыл, в далекий волжский город.

Получив разрешение, Ветлугин уложил в вещмешок харчи, попросил в продотделе за неделю вперед свою летпую норму - и в самолет. Глубокой ночью 'дуглас'

приземлился на заводском аэродроме. Пока Ветлугин на попутных машинах добирался в центр города, и вовсе за полночь перевалило. Разыскав дом и подъезд, он поднялся по узкой грязной лестнице и долго стучал в дверь озябшим кулаком. Никто не открывал. Потеряв терпение, Ветлугин стал колотить изо всех сил. Наконец в коридоре послышались шаги и раздраженный голос жены: 'Кого?' - 'Открывай, - волнуясь, закричал Ветлугин. - Это же я, неужели не узнаешь?' Никаких радостных восклицаний, лишь тревожный шопот.

- Подожди, Сергей, у меня тут квартирант.

И Ветлугин все понял. Какой же мог быть квартирант, если у неё отдельная однокомнатная квартира.

- Открой! - закричал on. - Иначе дверь вышибу!

Ветлугин ворвался в полутемный коридор, увидел из нею сквозь раскрытую дверь комнату и в ней кровать с двумя ещё теплыми подушками, одеяло, в панике сбитое на пол. Мужчина средних лет с забинтованной головой никак не мог просунуть в гимнастерку с танкистскими эмблемами дрожащие руки. По всему видно, только из госпиталя, потому что у кресла стоял его прислоненный костылик. Жена повисла у Ветлугина на руке с горьким плачем. Он её оттолкнул, выхватил из кармана пистолет ТТ и снял с предохранителя. Все плыло в красных точках перед глазами. И вдруг он увидел лицо раненого танкиста. Тот смотрел на него остановившимися глазами, а губы были большие, белые, трясущиеся.

- Стреляй, браток, видно, твоя правда!

Вероятно, если бы не сказал танкист в ту минуту этих слов, всю обойму вогнал бы в него Ветлугин. Спасибо, эти слова как-то остудили. Ветлугин расцеловал крепко спавших на кухне ребятишек и вещмешок оставил с продуктами. А жепу даже пальцем не тронул. Три квартала бежала она распатланная за ним по пустынным ночным улицам, пока он не остановился и побить её не пригрозил.

Подавленный воспоминаниями, Ветлугин потянулся за папироской. Вздрагивающие пальцы не сразу высекли огонь из трофейной зажигалки. Комната наполнилась сладковатым табачным дымом. Ветлугин знал толк в курении и всегда держал дорогой табак.

- Никогда не забуду, - сказал он, - как я брел по ночному городу, не разбирая дороги. В летном общежитии подошел к зеркалу и вдруг вижу, лицо у меня черное.