Ведомые видели, что, не обращая внимания на огонь с земли, он плавно снизился над облюбованным танком.

В полку у Заворыгина считалось признаком высокого мастерства пикировать на цель с самыми крутыми углами. А у Ветлугина угол был пологий. Загрохотали пушки, и над башней фашистского танка возник грязно-желтый купол огня. Так же плавно и мягко опустил нос тя;ке.юго ИЛа командир полка и во второй раз. Новая очередь зажгла другой танк.

- Ребятушки, ещё один за ходик! - позвал свою группу по радио Ветлугип удивительно спокойным и ласковым голосом. Когда восемь летчиков снова набирали ьысоту, чтобы занять исходное положелЛте для новой атаки, они увидайи, что всего лить две машины горят на земле и обе они были зажжены их командиром. Восемь остальных экипажей бесцельно израсходовали снаряды.

- Ребятушки, - повторился в наушниках веселый голос Ветлугина. - К черту круг, пта чуем нарами. Каждая пара один танк. Одпл самолет атакует, другой прикрывает. Слышите? Как истребители будем работать.

Пошли, дружочки!

И снова первым устремился вниз, так же плавно пикируя, настиг третий танк. Еще одним костром на поле боя стало больше. VI когда вошли в азарт экипажи, Ветлугин поджег уже четвертую фашистскую машину. Чичико Белашвили удачно проштурмовал пятую, и она раскололась, как орех, от меткой очереди в бензобак. На аэродроме после посадки летчики в тесный кружок взяли Ветлугина.

- Товарищ командир, нас восемь, и еле-еле четыре танка уничтожили, а вы один половину колонны в костры превратили. Да как же ото?

Ветлугин снял шлемофон, облизнул пересохшие губы.

- А идите вы со своими комплиментами к кузькиной маме! Не будем мелочными, не будем считаться, кто сколько. Важно, что ни один танк до поля боя не дополз. Вот в чем наша общая заслуга. Если бы так каждый боевой вылет заканчивался, сами можете посудить, на каком бы аэродроме мы теперь базировались. Полагаю, гораздо западнее Вышкува. А что касается моей стрельбы, то ничего сверхъестественного в ней нет. Аида на капе, все расскажу.

В штабной землянке всегда стояла черная школьная доска. Ее по приказанию погибшего полковника Заворыгина возили с аэродрома на аэродром. Ветлугин схватил мелок, размашистыми штрихами нарисовал два тайка, движущихся по земле, и два нависших над ними штурмовика.

- Рисунок первый, - начал он скороговоркой. - По такой схеме атаковали на первом заходе вы. Танк маневрировал, а вы не потрудились корректировать трассу бортового огня доворотами. Рисунок второй: атакую я. Танк пытается уйти из-под огня, но я лишаю его этой возможности маневрами. Результат один: огонь, взрыв...

Вот как получается, братцы-кролики. А теперь постараюсь и вас научить этому маневру. Слушайте сюда, как говорят в освобожденной от фашистов Одессе.

Летчики восторженно смотрели на Ветлугина. Они видели молодого, веселого парня с дерзкими прищуренными глазами, его тонкий рот, тронутый чуть насмешливой улыбкой, и чувствовали, как рушится незримая ледяная стена, разделявшая их все эти дни.

В начале декабря зашумели первые метели над изможденной польской землей. Тонкий ледок с берегов сковал Вислу, но середина оставалась открытой, и струйное течение по-прежнему уносилось на север, к оголенным посчалым отмелям Балтийского моря. Мрачными кладбищенскими памятниками стояли останки варшавских когда-то красивых многоэтажных домов. В пустынных парках гулял жесткий восточный ветер, взвихривая мусор, обрывки газет, опавшие листья, щедро припорошенные снегом, объявления фашистского командования, сулившего немедленный расстрел любому поляку за малейшее нарушение комендантского кодекса.

В военных действиях наступило затишье. Войска 1-го Белорусского фронта наступательных операций не предпринимали, кроме обычных поисков разведчиков и обязательных для каждого фронтового дня артиллерийских перестрелок. Затих и вышкувский аэродром. Редкоредко поднимались о пего одиночные самолеты, и ещё реже - группы. За последние десять дней только дважды пришлось Демину водить за Вислу свое звено. Оба вылета ыа штурмовку переднего края обороны противника прошли сравнительно спокойно - ни сильного зенитного огня, ыи 'мессершмиттов' в воздухе не было. Сбросив бомбы на артиллерийские позиции, ИЛы благополучно возвратились домой, и мотористам не пришлось латать пи одной пробоины.

Зара теперь не уходила с опустевшей стоянки, когда улетала в бой 'тринадцатая', мерзла в тесных яловых сапожках до её возвращения. Что такое счастье? - спрашивала она себя. Земля, по которой ты ходишь, мир, к которому ты вместе со всеми воююшими и находящимися в тылу стремишься, и этот нескладный зеленоглазый парень, её Николай, обычный летчик, каких немало на фронте. Нет, разве таких много? - обрывала опа себя. - Разве ты можешь заменить его кем-нибудь?

Только один он в жизни такой, только у него такие понимающие, ласковые глаза. Только он может говорить ей в сумерках особенные, неповторимые слова, значение которых для других непонятно. Это, наверное, и есть счастье - видеть, как на горизонте появляются маленькие точки штурмовиков, и одна из них, вырастая и увеличиваясь в объеме, вдруг оказывается 'тринадцатой).

А когда застучат по твердому грунту колеса на посадке и уже на маленькой скорости будет рулить машина к стоянке, какое счастье разглядеть в кабине дорогое тебе лицо! А разве не счастье стоять потом у затихшего самолета и делать вид, что ты ровным счетом .не имеешь никакого отношения к летчику, вернувшемуся из боя!..

Как немного, в сущности, надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Зара грустно вздохнула, подумав о том, что в последнее время все труднее и труднее скрывать отношения. Она так светилась, когда Николай невредимый возвращался из боя, что трудно было это не заметить. Да и Демин, покидая пилотскую кабину, отвечая на обязательные вопросы 'папаши' Заморина о том, как работал мотор, как действовали тяги руля и сразу ли вышли стойки шасси, видел только её. И как же хотелось Николаю в такие минуты, позабыв обо всем, броситься к Заре, обнять её худые, угловатые плечи! Но он лишь взглядом имел право высказать свои чувства. Однако и во взглядах было столько восторга, света и ласки, что даже Зара не выдерживала, потупившись, отводила глаза в сторону, начинала кусать кончик косы. Покрываясь румянцем, она спрашивала звенящетугим грудным голосом:

- Товарищ командир, как за Вислой? 'Мессершмитчы' не обижали?

- Спасибо, Зара, обошлось, - отвечал он сдержанно, продолжая ласкать её глазами.

Каждый день вырывали они минуты для встреч.

То в земляпке лесной заброшенной виделись, то в клубе на киносеансе сидели рядом.

- Послушай, Зара, - тихо говорил Демин, - я никогда не думал, что это так прекрасно.

- Что 'это'? - запрокидывая голову, переспрашивала она.

- То, что мы вместе, - горячо и убежденно отвечал Демин, - то, что мы любим друг друга, что мы муж и жена. Разве этого мало для счастья?

Зарема резко выдернула руки из его рук.

- Счастье? - переспросила она строго. - Извини меня Пиколенька, но мне так часто кажется, что мы крадем свое счастье.

- У кого же, милая?

- У войны.

- Ты говоришь загадками.

- Почему же. Если бы мы не крали свое счастье, мы бы ни от кого не скрывались. Ни от нашего командира полка Ветлугина, нн от майора Колесова, ни от нашего 'папаши' Заморина даже, - закончила она ожесточенно.

- Зара, подожди, это не так, - остановил её Демин. - Если ты думаешь, что я чего-то стесняюсь, я тебе докажу, что ты не права. Хочешь, я завтра всему полку объявлю, что ты моя жена?

- И меня после этого переведут в другую часть, чтобы не мешала тебе воевать? Да? Спасибо!

- Но разве кто-нибудь посмеет это сделать?

- А если посмеет?

- Да я им хребты всем за тебя переломаю.

- Кому им? Командиру полка и другим твоим начальникам?

Демин обессиленно опустил руки.