Демин на мгновение оторвал глаза от текста, уперся в,зглядом в низкий, закопченный свод землянки. 'Бедный Лепя! У тебя была чистая, светлая душа. Ты не мог написать неправды. Ни одной строчки, ни одного слова'. Где-то на ближнем посту сменялся караул и слышался басовитый окрик Заморина: 'Разводящий, ко мне, остальные - стой!' Из клуба, где шел кинофильм, доносились обрывки веселой мелодии. В прояснившемся небе среди россыпи холодных редких звезд гудел невидимый дальний бомбардировщик, державший путь к Познани, а может, к пригородам самого Берлина. Но все этп чуть приглушенные ноябрьским ветром звуки фронтовой ночи не воспринимались летчиком. Он теперь находился в странной чарующей власти страниц, написанных его товарищем, страниц, заново ожививших многое из того, что и так не выветрилось из памяти. Все интереснее становилось повествование. Демин видел лица людей, описанных Пчелинцевым, казалось, слышал их голоса, то ликующие, то гневные, то скорбящие. Было душно в землянке и старший лейтенант расстегнул крючок на тесном воротнике гимнастерки. Стуча сапогами, возвратился из кино Рамазанов, но, увидев увлеченного чтением командира, конфузливо замер в дверях:

- Я вам не помешал, товарищ старший лейтенант?

- Нет, Фатех, нет, - нетерпеливо отозвался Демин. - Как там твой Динки-джаз? Понравился?

- Понравился, товарищ командир. Очень понравился. Такой хороший Динка, влюбиться можно.

- Ну, тогда ложись на нары - и гуд бай.

Рамазанов быстро разделся и завалился в самый дальний угол. А Демин продолжал проглатывать страницу за страницей, и жизнь штурмового полка все ярче и ярче развертывалась перед ним. Видел он дороги, по которым двигалась на запад пехота, небо над линией фронта, исполосованное трассами 'эрликонов'. 'Ильюшиных', маневрирующих в зоне вражеского огня, слышал прощальный отчаянный крик с объятого пламенем самолета, падающего на израненную землю. А эпизод, рассказывающий о том, как герой повести капитан Сергей Муратов получил от матери сообщение о том, что его брат замучен фашистами, тот и вовсе высек у него слезу. 'Бог ты мой! - воскликнул про себя Демин, осененный внезапной догадкой. - Да ведь это же про меня написано. Только имела он изменил. И бедную мою Верку-xoxoтушку он в меньшого брата переделал'. И совсем уже Демин растрогался, читая главу о том, как Сергей Муратов, мстя за погибшего брата, винтом своего ИЛа рубил фашистов, столпившихся на открытой со всех сторон дороге отступления.

'Ото уж точно про меля, - гордо подумал Демин. - Ведь сам покойный полковник Заворыгин говорил, что такого в мировой авиации ещё не было. А маленький полнотелый командир эскадрильи Челидзе, с коротко подстриженными усиками, во всем смахивает на Чичико Белашвили, так же нервничает и кипятится, прикрывая наигранной грубостью свою доброту'.

Не в силах оторваться, Демин буквально проглотил главу о том, как в экипаж капитана Муратова была назначена мотористкой молодая девушка Фатьма Амиранова и как в неё влюбились командир экипажа и воздушный стрелок, хрупкий мечтательный Олег Новиков.

Фатьма полюбила Муратова, но, боясь обидеть пылкого Новикова, держалась с обоими ровно, никому не отдавая предпочтения. 'Я когда-нибудь ему об этом скажу. Только не созрело для этого время', - горько думала Фатьма. А наблюдательный Новиков, давно понявший, как тянутся друг к другу Муратов и Фатьма, с грустной улыбкой рассуждал о наивности своего командира, полагавшего, что воздушный стрелок далек от догадки...

Па этом месте Демин закрыл на мгновение черную тетрадь и схватился за виски: 'Значит, Пчелинцев обо всем догадывался? Милый, родной Леня! Каким же тактом надо было обладать, чтобы делать вид, что ты ничего не замечаешь! Добрая, искренняя душа! Видно, и должен таким быть настоящий писатель!'

И опять строка за строкой продолжал Демин чтение рукописи. Менялись города и аэродромы базирования, менялись люди в полку, о котором рассказывал Пчелинцев. Уже позади остались Висла и Познань, штурмовой полк базировался на земле фашистского рейха, у самого берега Одера. Оттуда, с забетонированных полос стационарного аэродрома, шли на взлет 'Ильюшины' и брали курс на Берлин. Под их широкими крыльями проплывали автострады, потухшие трубы мартенов, шиферные крыши крестьянских домиков и густые кварталы цитадели фашизма - Берлина.

- Далеко же ты забрался, Лепя, - тихо сказал Демин. - Всех командующих опередил. А может, писателю так и надо? Если писатель не пытается предвидеть, то какой же он, к черту, писатель? - Демин перевернул ещё одну страницу. 'По заданию командира полка капитан Муратов повел восьмерку ИЛов на штурмовку пригорода Берлина. С высоты тысячи метров видели летчики пучок асфальтированных дорог, туго стянутый у восточной окраины города, сизую дымку над кварталами и площадями И ещё увидел Муратов тесно сгрудившиеся танки на автостраде и крикнул в лихорадочной поспешности: 'Атакуем!'

Восемь самолетов ринулись на танки сквозь грохот огня и взрывы зениток. Семь благополучно отошли от цели, восьмому было не суждено. Волоча за собой дымный шлейф, он еле-еле набирал высоту. Огонь уже корожил правое крыло, пробирался к кабине, и не было силы остановить его...

- Ну, что, Олег? Сдаемся, выпрыгиваем! - рявкнул Муратов по СПУ.

Внизу плыла земля, занятая врагом. С этой земли в июне сорок первого уходили гитлеровские дивизии к Бресту, чтобы на рассвете атаковать нашу границу. На этой земле не могло быть пощады. И кликнул воздушный стрелок Новиков по СПУ в ответ:

- К черту! Казаки никогда не сдавались!

- Да какой же ты казак? - нервно расхохотался Муратов. - В первый раз слышу об этом.

- Скорее всего, в последний, - быстро ответил стрелок, - только это уже не имеет значения. Я новочеркасский.

Комок пламени и дыма рос за фонарем кабины.

- Прощай, Олежка! Прощай, донской казак! - яростно выкрикнул Муратов и отдал тяжелую ручку управления вперед.

Встречный ветер разметал косматое пламя, и впереди заметно прояснилось. Скопление танков и автомашин стремительно набегало на опущенный нос штурмовика, и уже не было силы, способной предотвратить столкновение. Да и нужна ли была эта сила экипажу, который позор плена предпочел гордому бессмертию!'

Демин оторвал глаза от текста, почувствовал непривычную сухость во рту.

- Бог ты мой, - прошептал он вполголоса, - да ведь и в этой сцене сущая правда. Тут оп похоронил и себя и меня. Но имел в виду только Сашу Рубахипа.

Газве не так?

Демин перевернул ещё одну страницу, и зеленоватые гл.иа его также цепко ухватились за строчки.

Читая последнюю главу, Демин еле удержался от подступивших слез: в этой главе рассказывалось, как Фатьма Амиранова, узнав о гибели двух друзей, приходит к командиру полка и требует, чтобы ез направили в экипаж воздушным стрелком. Командир возражает, но заместитель по политчасти поддерживает девушку:

'- Ты не прав, Петрович, - сказал он командиру. - Трижды не прав. Во-первых,.почему женщина не может постоять за Отчизну?! Во-вторых, она имеет право отомстить за своих друзей. В-третьих, пусть весь фронт узнает, что первая девушка - воздушный стрелок - ото наша Фатьма Амиранова'.

Затаив дыхание, Демин перевернул прочитанную страницу. 'Фатьма Амиранова, - пробормотал он. - Да какая же это Фатьма! Леня имя придумал, а это же совсем не Фатьма - это Зара. Все приметы её изображены верно, даже коса. Вот интересно, какую же судьбу уготовил он девушке? Неужели она погибнет в горящем ИЛе, сбитом зенитками или 'мессерами'?'

Демин медленно, с опаской вчитывался в текст и вскоре облегченно вздохнул. Нет, он был очень добрым и нежным, милый Леня Пчелинцев. Зара, то есть Фатьма, благополучно вернулась из первого боевого вылета.

Иод зеленым крылом 'Ильюшина' она видела сожжепные кварталы Берлина, обугленное здание рейхстага, покинутого фашистскими главарями. И она дала длинную тpaccy из пулемета по навсегда поникшему флагу со свастикой.

...Синее весеннее небо проплывало над Фатьмой, стоявшей на аэродроме. Пели в этом небе жаворонки. Пели свой гимн погибшим...

На этом текст обрывался. Белые, не заполненные мелким почерком листы, лишь пронумерованные в