надменность, с какой Гитлер объявил всему миру о назначенном им дне парада на Красной площади. А потом затрещала по всем швам немецко-фашистская машина, и от Белого до Чеоного моря понесся по окопам крик, от которого леденило глаза и души фашистов: рус идет!

* * *

...В тесной землянке, укрывшись от непогоды, коротал пасмурное время экипаж Николая Демина. В узкое оконце вливался блеклый, неверный свет, такой слабый, что пришлось зажечь 'летучую мышь', ту самую, которую весь экипаж именовал гордостью 'папаши' Заморина, раздобывшего её в трудных фронтовых условиях и с презрением выбросившего прочь желтую снарядную гильзу-светильник. Четверо играли в домино. Демин и Зара против Заморина с Рамазановым, а Леня Пчелинцев сидел в углу, положив на колени раскрытую тетрадь, и, наморщив лоб, выводил строку за строкой химическим карандашом. 'Даже при таком адском грохоте костяшек пишет, - с уважением подумал о нем старший лейтенант, - наверное, талантливые люди все-таки все не от мира сего. А вот я, наверное, никогда не стану литератором. И нечего думать об этом. Не в свои сани не садись'.

Демин вздохнул и рассеянно приставил костяшку к костяшке.

- Уй, товарищ командир! - обидчиво высказалась девушка. - Опять вы по пятеркам разворачиваете, а я на них все еду да еду!

Рамазанов приставил костяшку, сверкая глазами, восторженно заявил:

- Девяносто семь очков, Зарем! Еще один заход, и вам с командиром кукарекать придется, потому на сухую проигрываете.

Девушка заглянула в глаза Демину.

- Пострадаем, товарищ старший лейтенант?

- Пострадаем, Зарема, - улыбнулся Демин. Он ппядывался в её продолговатое лицо, осыпанное мелкими веснушками, видел её крупные, чуть-чуть влажные губы, глаза под сводом густых бровей, еле-еле обозначенные ямочки на щеках, волосы, густые, собранные, как и обычно, в толстую косу, розоватые мочки ушей и думал о том, что ровная, редко вспыхивающая Зара, в сущности, очень добра, постоянна и даже привязчива к людям.

И ещё он подумал о том, что Зара будет очень верной женой и ласковой, заботливой матерью. Он покраснел от полузабытого воспоминания. Глядя на расстегнутый ворот гимнастерки с белоснежным подворотничком и чутьчуть обозначившиеся груди, он снова представил себе то самое озеро в чащобе и Зару, смело входившую в обжигающе-холодную утреннюю воду.

У каждого человека, полагал Демин, должны быть своп тайны, которые он носит в себе либо до самых последних дней жизни, либо расстается с ними в зависимости от сложившихся обстоятельств. У старшего лейтенанта таких тайн было две: Зара у озера и будущая книга Лени Пчелинцева. Коьично, вторая тайна была весьма условной. Но первая... Демин посмотрел на девушку и подумал о том, что эта первая тайна навсегда останется с ним, если, конечно, между ними не возникнет когда-f нибудь полная откровенность. Только тогда, в минуты самой большой близости, может он рассказать об этом Заре. Старший лейтенант вздохнул и, не глядя, поставил костяшку.

- Товарищ командир, - простонала Зара, - зарезали. Они же нас действительно кукарекать заставят.

- Сорок шесть, - прогудел веселым баском 'папаша' Заморин. - Якши, Рамазан, пляши, Рамазан!

- Уй! - обрадовалась Магомедова. - Наш Василий Пахомыч заговорил стихами!

- Это в честь победы, - откликнулся Заморип, - Ну что же, давайте новую?

Они снова смешали костяшки. В эту минуту тяжелые сапоги загупали по деревянным скользким ступенькам, и в земляпку ворвался посыльный по штабу, молоденький солдат в не по росту длинной шинели, с болтавшимся в брезентовом чехле противогазом.

- Товарищ старший лейтенант! - закричал он. - Экипажу приказано готовить матчасть, вас немедленно на КП!

Партия в домино не состоялась.

* * *

Задачу на боевой вылет ставил в этот раз майор Колесов, временно замещавший погибшего командира полка Заворыгина. Он водил остро отточенным карандашом по карте, виноватым голосом говорил:

- Понимаешь, Демин, задание самое что ни на есть обычное. Я бы тебя с удовольствием не посылал но что поделаешь, штаб фронта потребовал эти разведданные.

Кто-то же лететь должен.

- Ладно, пусть этим 'кто-то' буду я, - проворчал Демин. - Говорите, в чем дело.

- Надо пройти вдоль берега Вислы, вот здесь, отрезок в тридцать километров, углубиться немного в их боевые порядки с тем, чтобы вызвать огонь зениток У тебя лучший стрелок полка, вместе с ним вы нанесете на карту все огневые точки противника в этой полосе.

Прикрывать будет четверка ЯКов.

Колосов говорил, покашливая, с напускным спокойствием, а Демин все сказанное переводил на суровый язык образов, доступных восприятию летчика, и безошибочно представлял, что такое вызвать на себя огонь зенитной обороны фашистов. Померкла стена штабной землянки, увешанная картами района боевых действий Он видел свинцовую поверхность Вислы, голые желтые плесы, рыхлое от окопов и воронок поле боя, клокочущее от зенитного огня небо, пожары в чахлом лесу на той стороне реки, пока что удерживаемой фашистами. Но об этом он ничего не сказал начальнику штаба майору Колесову, понимавшему, как не хочется Демину лететь в этот пасмурный день на такое задание. Он лишь посмотрел на свои забрызганные грязью сапоги и рассерженно пробормотал:

- Пока к вам шел, по колено в грязи. Не знаю, как я свою 'тринадцатую' по грунтовой полосе протащу на взлет. Послушается ли она?

- А ты хвостик на взлете особенно не поднимай, - - вкрадчиво подсказал круглый, лысоватый Колесов. - Хвостик не задирай, а уголок побольше.

- Взлет через час по зеленой ракете?

- Через час по зеленой ракете, - одобрил Колесов.

- Тогда я пошел, - совсем уже мрачно откликнулся старший лейтенант.

- Иди.

Когда он вернулся на стоянку, воздушный стрелок, облаченный в летное обмундирование, уже прохаживался у хвоста боевой машины, вполголоса насвистывая пародию на бездумную мексиканскую песенку:

Никто в нашей части не знает матчасти,

Она так сложна и ужасна,

Течет бензин и масло,

В полет выпускать опасно.

Ай-я-я, я, что за машина,

Когда механик дает полный газ,

В кабине полно дыма.

Демина всегда покоряла кажущаяся беззаботность Пчелинцева перед вылетом. За ней легко было спрятать и волнение, и беспокойство, и напряженность. Но сейчас легкомысленная песепка друга вызвала лишь раздражение.

- И чего ты привязался, Леня, к этой аэродромной 'Чедите'?

Пчелинцев обвел его наивно-вопросительным взглядом.

- Тебе, Николай, не нравится репертуар? Могу сменить на 'Кукарачу', скажем.

- Мне задание не нравится, Леня, а не твоя 'Кукарача'.

- А куда мы должны лететь?

- На разведку. Вызывать огонь на себя, чтобы составить схему расположения зенитных батарей.

- Летим четверкой, шестеркой?

- В том-то и дело, что нет. Пойдет одна 'тринадцатая'. Правда, под прикрытием звена истребителей, но только одна. Ох и не нравится же мне это.

Пчелинцев отвел глаза, ставшие сразу серьезными.

Аэродромная 'Челита' уже не пелась.

- Что я могу сказать тебе, Коля? - рстрятнул оя непокрытой головой. Если ты меня спросишь как комгндир, отвечу: 'Есть, товарищ старший лейтенант'.

Если как друга - скажу то же самое, но другими словами. Идет большая война, а раз мы летчики, то не за нами, а за нашими командирами остается право выбора.