воздушных гимнастов, партерных акробатов и даже для знаменитого старого клоуна Чико-Чиколини.

Это он, выходец из Прованса, с чисто французской изобретательностью придумал для наездницы Генриетты Берн кольца, затянутые бумагой: пролетая сквозь них, наездница за три — четыре секунды раздевалась до возможного предела и вновь облачалась в прозрачные туники и восточные халаты.

Директор высоко ценил режиссерский талант Поля и платил ему больше, чем самому популярному цирковому артисту.

— Попрошу вас завтра в 11 часов явиться за кулисы к господину Полю Бертье, — сказал директор, поднимаясь со своего позолоченного кресла. — Он займется вами. А пока пройдите вот этим ходом в литерную ложу и посмотрите нашу программу.

Ларсен поклонился и окрыленный вышел из кабинета директора.

В коридоре тускло светила матовая лампочка, едва освещая узкий проход, заставленный старыми шкафами и каким-то, по-видимому, никому уже не нужным бутафорским хламом.

Дойдя до двери, Ларсен приоткрыл ее и инстинктивно отпрянул. Ему показалось, что на него с невероятной скоростью, шипя и стуча колесами, мчится курьерский поезд. Затем раздался гром аплодисментов, и Оскар понял, что это выступает какой-то виртуоз — звукоподражатель.

Войдя в ложу, Ларсен взглянул на арену. Там, на пестром коврике, освещенная лучами прожектора, стояла стройная женщина в сиреневом платье, расшитом черными и серебряными блестками, сверкающими при каждом ее движении.

Оголенные плечи, лицо и руки актрисы были светло-шоколадного цвета. Это была мулатка — она напомнила Ларсену одну из стюардесс, с которой он познакомился во время перелета в Конго.

Оркестр заиграл под сурдинку какую-то странную мелодию, актриса грациозно подняла обнаженную руку и прикрыла ладонью чуть приплюснутый нос и полные чувственные губы. И тотчас зазвенела 'гавайская гитара', а по куполу цирка, по ложам и галерке заскользили лучи всех цветов радуги. Звуки и свет прожекторов словно переплетались, сливаясь в какой-то удивительный свето-звуковой аккорд. Но вот замерла музыка, погасли прожекторы, и оглушительный гром аплодисментов прокатился по всему цирку. Люди вскакивали со своих мест, и со всех сторон неслось: 'Санга! Браво, Санга, бис!'

Мулатка улыбалась, кланялась и убегала за кулисы. А публика неистовствовала, рукоплескала и вновь и вновь вызывала Сангу.

Казалось, возбужденную толпу невозможно успокоить. Но вот из-за кулис вышел старый любимец публики рыжий клоун Чико-Чиколини с намалеванным вишневым носом и бессмысленной улыбкой, и шум постепенно утих. Он сделал двойное сальто и, подражая Санге, попытался изобразить шум паровоза, но вдруг, зацепившись одной ногой за другую, плюхнулся на тырсу. Вскочив на ноги, Чико-Чиколини застенчиво пролепетал:

— Я, кажется, чуть — чуть не упала.

Публика захохотала и тотчас же забыла о Санге.

Оркестр заиграл галоп. Молодцеватые шталмейстеры в синих фраках, красных рейтузах с золотыми позументами и коричневых ботфортах выкатили на арену огромную клетку со львами и тиграми. Из-за кулис вышел укротитель Бен-Али в голубом трико и красном мундире, с шамберьером и хлыстом в руках. Музыка внезапно оборвалась. В партере, ложах и на галерке сразу воцарилась гробовая тишина. Тысячная толпа с волнением и трепетом жадно следила за каждым движением Бен-Али. Вот он отодвинул задвижку и смело вошел в клетку. Рыжая тигрица зарычала, а старый лев лег у ног укротителя. Бен-Али, не поворачиваясь к зверям спиной, закрыл клетку и щелкнул шамберьером. Послышались звуки марша. Львы и тигры, как по команде, встали. Еще щелчок, другой, третий — и вот звери вскочили на тумбы и один за другим начали прыгать сквозь обруч, который Бен-Али держал в вытянутой руке. Музыка снова прекратилась, а львы и тигры, усевшись на тумбы, застыли в живописных позах. Вдруг укротитель ударил хлыстом самого большого льва с косматой гривой, лев раскрыл страшную пасть с огромными клыками, и Бен-Али сунул ему в пасть свою гладко выбритую голову. Цирк замер. И лишь в оркестре литаврист трепетно выбивал барабанную дробь.

Но вот укротитель высвободил голову и попятился к дверцам клетки. На ходу он зажег бенгальские свечи, рассыпавшие брызги холодного огня, и выскочил из клетки.

Рыжая тигрица рванулась к дверцам, но они уже были плотно заперты на железный засов.

И в ту же секунду на галерке что-то грохнуло, перекатилось в ложи, потом в партер.

Это публика аплодировала знаменитому укротителю Бен-Али.

В антракте Оскар вышел в скверик и, решив не возвращаться в цирк, побрел по бульвару. Ему хотелось простора. Завтра он шагнет в иной мир — в мир блесток и мускулов, невероятного напряжения воли, аплодисментов и вечного риска…

На другой день Ларсен пришел в цирк намного раньше назначенного времени. С любопытством новичка рассматривал он красивых темно-шоколадных пони, стоявших в чистой и светлой конюшне, весело улыбался мартышке, игравшей мячом, и осторожно обходил клетки со львами.

Репетиция у Оскара началась ровно в одиннадцать утра, хотя по расписанию это время до половины двенадцатого отводилось для артистки Санги. Поль знал, что Санга не репетировала в цирке. Обычно она отправлялась на берег неспокойного озера Мелар и там, под шелест волн, готовила свой нелегкий номер.

Иногда Санга приходила в цирк днем — шла за кулисы и подолгу простаивала у клетки, где метался еще не обученный, недавно пойманный молодой африканский лев.

Санга заглядывала в его огненно-искристые глаза, и ей вспоминалось далекое детство: знойный золотой песок, грохот серебристого водопада и гигантские пальмы, заслонявшие широкими своими веерами чистое бирюзовое небо.

На глаза Санги навертывались слезы, и она, опустив голову, молча отходила от клетки. А когда, идя по полутемному коридору, проходила мимо гримерных, ее всякий раз встречал старый клоун Чико-Чиколини и удивительно смешно говорил:

— Ви моя маленький чоколад. Я в вас всегда влюбленный.

Санга улыбалась, обнажая крупные жемчужные зубы, и исчезала в конце коридора за бархатной портьерой…

Поль передал Оскару семизарядный наган австрийского образца и сказал:

— Я придумывал ваша номер, мосье Ларсен. Ви будет стрелять через плечо назад, глядя на манекен в ручной зеркал. Там, у кулиса, ми поставил щит, а вместо яблок пока положим на деревянный голова шарик пинг-понга. Давайт начинайт!

Оскар по привычке проверил в барабане патроны, затем, став у барьера спиной к манекену и глядя в поданное Полем старинное ручное зеркало с перламутровой ручкой, стал целиться.

— Cjmmencez! [Начинайте!] — властно крикнул Бертье. Ларсен нажал на курок, и шарик пинг-понга разлетелся вдребезги.

— Tres bien! [Очень хорошо!] — Режиссер положил на манекен второй шарик. Оскар снова прицелился.

— Реи! Огонь! — скомандовал Поль, и пуля снова раздробила целлулоидный шарик.

— Теперь я буду класть шарик один за один, и ви без всякий команда стреляйт.

Оскар, не снимая с плеча револьвера, выпустил подряд все семь пуль.

— 0-ля-ля! — воскликнул француз. — Ваша номер через неделя будет la grande attraction du jour! [Гвоздь сезона! (фр.)] Ми его назвайт: 'Без промах!' Я закажу дваметровий афиш. Там будет женщина, пистолет и яблок. — И, помолчав, добавил: — Завтра repetition [Репетиция (фр.)] в то же время. Адье!

С этого дня каждое утро, ровно в одиннадцать, в цирке гремели выстрелы. Обычно на репетициях Оскар разряжал три барабана, но Поль сказал снайперу, что в день дебюта и во все время гастролей Ларсен будет производить лишь семь выстрелов, с перерывом после каждого в полминуты.

Накануне первого выступления с Оскаром был заключен контракт на крупную сумму, и в тот же вечер он увидел расклеенные по городу пестрые афиши со своим именем.

Буквы на афишах были огромны, и это льстило самолюбию Ларсена. Проходя мимо зеркальной витрины цветочного магазина, он самодовольно улыбнулся своему отражению.

Кто будет его партнершей, Оскара не интересовало, — этим вопросом занимался сам Поль Бертье. Режиссер побывал в ателье парижских мод мадам де ля Гар и условился там с изящной манекенщицей