Автобот молчит и Тарн слышит, как скрипит броня, когда он сжимает кулаки.
— Может и не стал бы, — говорит он глухим голосом. — Вот только я бы остановился, когда не осталось тех, с кем я воевал. Десептиконы уничтожили правительство Кибертрона и перебили большую часть сенаторов в середине войны! Что мешало вам заключить мир? Я точно знаю, что Оптимус бы принял перемирие!
— Если ты веришь в это, то ты ещё больший дурак, чем я думал!
Старскрим прав. Паритет в ту пору был невозможен — и Оптимус не единственный, кто принимал решения. На самом деле тогда он был даже не в числе первых… Прайма направляли, незримо, но верно — на продолжение войны, на уничтожение десептиконов. И пока не были уничтожены все, кто имел на него влияние, и желал возвращения «Золотого века», говорить о перемирии было просто глупо…
Впрочем, удивительно, сколько бы Старскрим не кричал, автобот оставался спокойным. Неплохое качество для бывшего гражданского. Или все дело в том, что он действительно «бывший».
Тарн слышал кое-что о запретной программе Пракса, в нее ведь входили не только техники металликато — это так, вершина башен Воса. Фактически это была безоперационная мнемохирургия на самом себе, освоить которую мог не каждый, не говоря уже том, чтобы применить к себе и не рехнуться. Требовался определенный склад ума и характера. Личность разделялась на «до» и «после» и мастер тасовал их, как маски, выбирая линию поведения. Высшей степенью этого искусства считалось умение мгновенного замещения протоколов «гражданского» профиля, на «боевой» — так, чтобы не было раздвоения личности. В своё время глава дивизии очень опасался, что, попав в руки автоботов, техника превратит их в отъявленных психов. Но кто-то успел уничтожить ее и замести следы так, что единственным ее владельцем среди противника стал серебристый гонщик, не спешивший обучать окружающих.
А возможно, что это он и был, — пришла внезапная мысль. Не хотел конкурентов.
— Я не буду отрицать, что ты в чём-то прав, — наконец произносит Джазз. — Невозможно сидеть молча, когда тебя медленно убивают, вытравливая само понятие нормальной жизни из разума. И всё-таки, я всё ещё гражданский — мне неприятна мысль обо всех тех, кто погиб на войне. От твоих ли рук, от моих ли… Когда смерть дышит в искру, нет времени думать об этом. А сейчас есть.
— Ну, вот и подумай о том, что их могло быть куда больше, — отвечает сикер.
— Я каждый день об этом думаю, знаешь ли.
— А я перед войной думал, что жертв могло бы быть меньше. Просто если бы нас перестали считать ни на что не годными дронами. Это разделение убивало Кибертрон эффективнее бластера в искру. И ты знаешь это.
Что на это ответить, автобот, видимо, не нашёл. Он пространно выразился на старом диалекте Праксуса, из которого даже Тарн понял едва ли два слова, о том, что «подожженное масло — всегда горит». После этого в кварте наверху раздался усталый вздох и звуки собираемых фишек, разлетевшихся по всему полу.
— И когда ты стал таким философом? — Более спокойным голосом спросил Старскрим.
— Да так… было время, — Джазз снова вздохнул и, кажется, сел прямо на пол. — Ну, вот что ты за ржа, а? Угробил такой раритет. Фишки теперь только выкинуть, — с явным сожалением произнес автобот.
Тарна всегда удивляла эта его смесь черт — несвойственные для праксианца излишний оптимизм и глупая беспечность, переплетающаяся с прорывающейся глубокой привязанностью к их традициям и культуре.
— Летучая. С крыльями. — Хмыкнул авиакомандер, присаживаясь рядом.
Странные у них всё-таки отношения, подумал десептикон. Для друзей слишком разные и далёкие, для врагов слишком понимающие и близкие.
— На самом деле эти фишки менялись уже раз десять. От оригинального набора остались только Мегатронус и Праймас. Тандеркракер мастерит на досуге.
— О… где он берет материал?
— Не поверишь — у Мегатрона. Тот однажды, когда мы достали его нытьем о скуке, приволок здоровенный кристалл и велел заняться. Тандер увлекся.
— Надо же… такая тонкая работа… а у тебя было какое-нибудь увлечение?
— Не знаю, можно ли это так назвать. Я фотографирую всякие красивости. У меня уже очень большая коллекция, и там есть не только взрывы.
— Удивительно. И что, у многих десептиконов такое есть?
— Насколько я знаю, да. Иначе оставалось только свихнуться, — ответил Старскрим, после чего понизил голос так, что даже слух Тарна перестал различать слова в неразборчивом шипении. Какое-то время оба разговаривали тихо — десептикон разбирал только интонации, то раздраженные, то недоумевающие, то успокаивающие. «Я всегда…», «Ты никогда…», «Враги…», «Невозможно…»
Обрывки слов. После — длинный, дрожащий вздох. Тихий вскрик.
— Что ты делаешь?
— Прости! Больно? У тебя здесь, кажется, трещина…
— Это крыло страдает всю мою жизнь, — раздраженное ворчание. — Осторожней.
— Я помню, ты писал. Могу вообще не трогать.
— Нет. Оставь. Можешь гладить. Ты что, все мои царапины считал?..
Тарн мысленно вздохнул и пригасил оптику. Ну, всё, если разборки дошли до крыльев, спокойного вечера точно не будет. Он быстро набрал сообщение Каону, с вопросом, может ли он сегодня переночевать у него. Слушать чужие интерфейсные крики не хотелось.
Однако подчиненный не отвечал, а в статусе кварты стоял замок. Хмыкнув, Тарн проверил Воса — ну точно, то же самое. Кажется, парочка неплохо проводит время. А с кем, спрашивается, проводить время ему?
В кварте наверху раздались шаги, какой-то стук, шипение.
— Не думал, — произнес голос Джазза, — Что ты повернешься ко мне спиной.
— Не думаю, что ты решишь убить меня сейчас, — отозвался сикер.
— Спасибо за доверие. Почему
