Гера замолчал и долго смотрел на огонь.
— Через полгода я загремел в больницу с анорексией. Меня все спрашивали: в чем дело, почему так? А я ничего не мог сказать. Мне не в чем было его обвинить. Это сейчас я понимаю, что намеки были слишком тонкими. Одежда на размер меньше, брошенные фразы. Никто на меня не давил. Он никогда не приказывал мне. Но… Я забросил друзей. Превратился в примерного домохозяина. Каждый вечер — блюда разных кухонь. А он, знаешь, мог прийти, увидеть, не знаю, нитку на полу и уйти на всю ночь. И знаешь, я всегда думал, что дело во мне. Я так хотел стать лучше, хотел, чтобы ему нравилось дома, чтобы он не уходил.
Гера медленно распрямился, поднял голову, и Ким чуть сдвинулся, устраивая его поудобнее.
— Мне приснился дедушка. Тот, который со стороны отца. Я сон не помню совсем, только ощущение, что дедушка расстроен. Я что-то запаниковал, поехал на кладбище. А осень была, ветер такой холодный. Я сижу и плачу, плачу. И вдруг омега подошел. Спросил, все ли в порядке. И я, как на тебя сейчас, вывалил все. Тогда, правда, в истерике. А он выслушал и предложил мне походить на консультации. Он психолог. Крутой. Вытащил меня из этого дерьма. Еще друг помог. Сам бы я не справился, конечно.
Гера хмыкнул и покачал головой.
— Я так хорошо помню, как боялся сказать, что мы расстаемся. Своему альфе в смысле. А он так спокойно: «Ну и съебывай». И родители… Я как-то думал, что они меня поддержат, а папа начал спрашивать… Завуалированно интересовался, что я сделал не так. Чем не угодил. А я есть не мог. Реально, съесть банан для меня было подвигом. Не плакал, спал нормально, хотя и не высыпался, а есть не мог. Я полгода вылезал. Выкарабкивался, Ким. И все жалели мои отношения. Не меня, понимаешь? А того, что я упустил такого альфу. Как будто пранк. Ну, — Ким вздохнул, — хотя бы отделил зерна от плевел. На мой день рождения, в июне, бывший позвонил. Поздравил, наговорил кучу всяких правильных слов, как он умеет. И я выдохнул — отболело. Не хотелось бежать за ним, что-то там доказывать, убеждать, что я хороший. Я не хороший. И мне никому ничего не надо доказывать. Знаешь, так офигенно было это понять. Лучший подарок. Я поблагодарил, сказал, что дела-дела, и трубку повесил. На следующий день он приехал. Привез подарок. А я понимаю, что он меня прощупывает. Дергает, чтобы проверить, там ли еще крючочки. Буду ли я ручками махать, ножкой дергать. Я так испугался и сбежал. А он домой ко мне пришел. Папа радостный, типа «велкам». А меня тошнит. Мне страшно от того, как он на меня смотрит. Папа говорит — умный взгляд. Умный, наверное, но такой жуткий. Я раньше не понимал, а теперь так отчетливо видел. Он начал мне названивать, приезжать. И все опять: «Какой хороший альфа. Присмотрись. Попробуйте еще раз». А я не выдержу еще раз, — у Геры задрожал голос, и Ким стиснул его крепче.
— Он что-то…
Но Гера отрицательно замотал головой:
— Ничего. Но я… стал задумываться. Может, я и вправду что-то не то делал? Может, стоит попробовать еще раз? Может, я виноват?
Сил терпеть это не было. Ким развернул Геру лицом к себе и четко проговорил:
— Рядом с любящим альфой нормальный, любящий его омега не может быть несчастен, понимаешь? Это все, что тебе нужно знать.
Гера распахнул глаза, огромные, все искрящиеся от осознания такой простой и очевидной вещи. А потом скривился, попытался отвернуться, но Ким не дал. Уткнул его плачущую мордашку себе в плечо и принялся поглаживать по волосам.
— Ты поэтому приехал?
Гера закивал:
— У дедушки здесь и телефона нет.
— А психолог твой?
— В отпуске. Недоступен.
— Друг?
— Уехал со своим альфой. Не хочу ему говорить. Он бросит все, сорвется. А оно того не стоит.
— Стоит, лапушка. Но ты правильно сделал, что приехал сюда. Умница.
Сосновые полешки уютно потрескивали в печи, Гера стиснул кулачки у Кима на груди и печально сопел. Тоже уютно, кстати. Ким мерно поглаживал его и еле заметно улыбался.
— Ты… — несмело начал Гера куда-то в подмышку.
— Никому не скажу, — подхватил Ким и чуть отстранился, заглянул в глаза, чтобы уж точно поверил и не мусолил в голове всякую херню подозренческую.
Гера закивал.
— Извини, что вывалил это все на тебя, — печально проговорил он и хлюпнул носом. Засмущался и потянул салфетку из стоящей на столе упаковки.
— О боже, — закатил глаза Ким.
Гера хихикнул и бросил салфетку в печь.
— Чай будешь? — Он расслабился, будто не шугался от Кима столько времени. Как старые друзья. Вот только один в днищенской френдзоне.
— Буду, — кивнул Ким.
Почему-то вспомнилась метка, и Киму отчаянно захотелось ее зализать. Тупо, конечно.
— Пойдешь за грибами завтра? — спросил он, чтобы как-то отвлечься. — Дождя не обещали.
Суетящийся Гера, порозовевший, согревшийся, замер, недоуменно оглянулся.
— Не знаю даже, — замялся он. — Это как-то…
— Леня и Никита тоже пойдут, — мгновенно успокоил Ким, прекрасно понимая все опасения. Понятно, что ни Ленька, ни Никита еще о своих планах на завтра не знали.
Гера заулыбался, закивал, разлил по чашкам чай. Он щебетал про Питер не переставая. И Ким отчетливо осознал, насколько же он любит этот промозглый, гриппозный город. Неподходящий. Как и ебучий альфа, который все еще любит ломать игрушки. Ким ел идеальное печенье и все отчетливей понимал, что сделает все возможное — и невозможное сделает тоже, — но Гера останется с ним, потому что… Так было правильно. Гера был весь его, с ног до головы. И эти его тонкие пальчики, и улыбка, ясная, но какая-то неуверенная, — все на самом деле принадлежало Киму. И нужно было как-то донести эту мысль до Геры. С поправкой на ебучую новую Кимину внешность. Потому что хоть Гера и стал доброжелательным мальчиком-милашкой, но, провожая Кима, снова залип на его шраме. На долю секунды мазнул взглядом, но для Кима все оказалось слишком очевидно. Ким привычно
